«Каждый из вас знает, за что воюет! За что голову свою подставляет под пули врага!» Фрагмент нового романа Владимира Сорокина «Наследие». О командирах и комиссарах, которых возбуждает война
В издательстве Corpus выходит новый роман Владимира Сорокина «Наследие» — завершение трилогии о докторе Гарине (первые две части — «Метель», «Доктор Гарин»). События разворачиваются в будущем, после ядерной войны, когда она уже почти забыта. Мирный договор в постапокалиптическом обществе к миру не привел: насилие стало нормой (поезда в этом мире, к примеру, топят людьми). Доктор Гарин все же пытается сохранить достоинство и сделать мир лучше. «Медуза» публикует фрагмент романа о партизанском отряде «УЁ», созданном во время войны.
Предупреждение. В этом тексте есть мат. Если для вас это неприемлемо, не читайте его. Кроме того, в нем есть сцены, которые могут вас шокировать. Будьте аккуратнее.
В полночь ровно в жарко натопленной трапезной начинается действо барабанное. Все партизаны, голые, по лавкам расселись. Каждый ремешком или веревкой подпоясан, на которой сбоку маленький тамтам болтается. Кожа на татамах — кабанья, толстая, посему всегда глухо, но грозно звучат они. С кухни принесли и поставили на табурет медный котел с хлебовом готовым. Марефа запела заклятие, три круга у котла протанцевала. На котле два серебряных ковшика висят. Голые комотр и комиссар подошли и у котла встали. Худощавый Налимов подпоясан веревкой с тамтамом сбоку. Объемистый живот Оглоблина двойной ремень подтягивает с тамтамом достаточного размера.
— Барабаны судьбы! — говорит комотр, и тут же все хором отвечают:
— Гремят, не смолкая!!
Комотр ковш один берет, комиссар — другой.
Поднимают они над головами ковши:
— Барабаны судьбы!
— Гремят вечно!
Налимов зачерпывает ковшом густое перетертое хлебово:
— Первый ковш — наводчику!
Подходит наводчик санного танка Шуха кучерявый. Комотр ему — полный ковш в руки.
— Слава УЁ!
Осушает Шуха ковш.
— Второй ковш — заряжающему! — Комиссар свой ковш наполнил.
Заряжающий Моняй подходит.
— Слава УЁ!
Выпивает Моняй ковш.
— Третий ковш — стрелку!
Подходит стрелок танковой пушки Прыгун.
— Слава УЁ!
Ковш Прыгун выцедил.
Зачерпывают комотр с комиссаром еще раз ковши, воздымают:
— Слава УЁ!
— Слава УЁ!!! — гремит по трапезной.
Осушили ковши свои комотр с комиссаром.
Налимов крякнул довольно. Оглоблин ухнул, головой тряхнул и бороду-кирпич ручищей отер.
Молчат отцы партизанские минуту-другую. Командир заблестевшими глазами сидящих бойцов обводит. Махнул ковшом:
— Подходи!
И тут же стали все очередями выстраиваться к котлу. Командир с комиссаром хлебово черпают, поят партизан. Каждый выпивает свой ковш, произносит: «Слава УЁ!» — и возвращается на место свое.
Когда все бойцы отряда хлебова испили и по лавкам расселись, голый командир на стол забирается. На другой стол влезает комиссар. Комотр тамтам свой на боку поправил, на ладони поплевал, вихры пригладил.
И заговорил:
— Бойцы УЁ! Товарищи! Сегодня одержали мы победу. Еще одну! Наши танкисты оказались на высоте. Не подвели их ни глаза, ни руки. Точный глаз, крепкая рука, горячее сердце — вот что такое боец УЁ сегодня! Правда? Правда! Вот так! А почему, спрошу я вас? Потому что каждый из вас знает, за что воюет! За что голову свою подставляет под пули врага! За что на смерть идет! За что рвет чужую жопу. Правда? Правда! Есть великое военное слово: мотивация! И это не пустой звук. Не аля-ля. Каждый воин на поле боя должен знать, ради чего он воюет. Кого защищает. Что отстаивает. Чему противостоит. Правда? Правда! Мы не роботы, не зомби. Это их гонят на убой капиталисты ради своих целей. Гонят дураков, легковерных мудаков, тюфяков, байбаков и простаков. И разных байчи. Но мы не мудаки и не байчи. Мы партизаны! Все мы с вами в свое время сделали свой выбор. Мы знаем, за что воюем. И послали куда подальше капиталистов! Положили на них с прибором! Правда? Правда! А почему, спрошу я вас? Потому что мы — свободные люди!
По трапезной — одобрения гул.
— Мы свободны! А они — нет! За что мы ебемся? А?
— За свободу! За свободу! — зал разноголосьем гудит.
— За свободу! Ебались, ебемся и будем ебать!
— Ныне, приисно и во веки веко-о-о-ов! — сильным басом комиссар поет.
Командир продолжает:
— Спросят нас дураки: а почему вы жопы рвете? Зачем до крови ебете? А?
— Потому что иначе нельзя! — кричит из зала боец Рябчик.
— Потому что иначе нельзя! — командир подхватывает. — А почему иначе нельзя?
— Потому что по‑другому не доходит! — голоса кричат.
— Вот! Потому что по‑другому не доходит! Правда? Правда! До оболваненных капиталистической пропагандой высшая истина может дойти только через жопу! Правда?
— Правда!! — в ответ гудит.
— Токмо через охлупье к одурманенным доходит нынче истина и правда Божья! — комиссар продолжает.
— Ибо головы их забиты инфоговном!
— Забиты!! — командир пяткой желтой, костистой в стол бьет.
И загудел стол.
— Забиты дьявольским обморачиванием, жаждой наживы, равнодушием к ближнему, эгоизмом городским, стяжательством, мшелоимством, обжорством, гортанобесием, а посему — безверием, безбожием, безответственностью, бесчеловечностью, а стало быть, и сатанизмом, будь проклят он ныне и приисно и во веки веко-о-о-ов! — бас комиссаров гудит.
— Будь проклят сатанизм городской!! — пятка командира в стол бьет.
— Будь проклят сатани-и-изм!! — голоса партизанские ревут.
Заметно, что восстает уд командира. Да и у некоторых в трапезной стали уды восставать — ебово-хлебово силу свою показывает.
— Поэтому ебали, ебем и будем ебать!! — командир кричит.
— Будем ебать!! — голоса ревут.
— Еть будем сильно и беспощадно, по‑правосла-а-а-авному! — комиссар поет.
— По-православному!! — зал ревет.
— Заебем!! — командир восклицает и пяткой в стол бьет.
— Заебе-е-е-ем!! — зал ревет.
— Заебе-е-е-ем! — поет комиссар и своей ножищей в стол бьет.
Разные ноги у командира с комиссаром, и звук от удара их разный: от жилистой ноги Налимова — резкий, звонкий, как будто гвоздь забивает; от белой столбообразной ножищи комиссара — глухой, широкий, словно гром перед грозой.
Елда у комиссара тоже восстает. Елда достойная! Да и у собравшихся начинают уды шевелиться.
Снова бьет в стол пяткой командир:
— А спрошу я вас, товарищи мои, кто помогает нам еть врагов?
— Га-а-а-аз!!
— И я вопрошаю вас, православные, кем нам послан газ? — Комиссар руки свои могучие, белые разводит.
— Бо-о-огом!!
— Богом! — Комиссар крестится размашисто.
Все встают и крестятся.
— Паки, паки миром Господу помо-о-о-олимся! — голос мощный комиссара под сводами земляными звучит.
Начинается общая молитва. Крестятся и кланяются партизаны.
Едва молитва кончается, командир в стол пяткой бьет:
— Барабаны судьбы!
— Барабаны судьбы-ы-ы-ы!!
У всех собравшихся уды уже восстали. Берет командир свой тамтам в левую руку, а правой в него удом бьет:
— УЁ-бох!
Партизаны, каждый в свой тамтам удом:
— УЁ-бох!!
Комиссар — левша, так что левой рукою свою могучую елду сжимает, в тамтам ударяет:
— УЁ-бох!
— УЁ-бох!! — по залу раздается.
И все вместе:
— УЁ-бох!! УЁ-бох!! УЁ-бох!!
Гремят под сводами земляными барабаны судьбы партизанской.
Гремят всю ночь, не смолкая. После действа барабанного комотр и комиссар в свою пещеру удалились. Общее у них жилище в подземном укрывище партизанском. Пещера просторная, своды земляные досками широкими подхвачены, которые столбы дубовые подпирают. Пол выстлан коврами, реквизированными у капиталистов. В пещере стоит мебель дорогая, буржуазная. Здесь же и ванная комната с туалетом и душем, подогреватель воды от солнечных батарей. Водопровод партизанский из реки Сунгари воду сосет. В пещере две кровати широких, письменный стол, сетевая пирамида, кресло массажное, бар с напитками крепкими. На стене у кровати командирской — ковер, на нем холодное оружие висит — секира, шашка, сабля, ятаган, кинжалы. На ковре у комиссаровой постели — живые картинки с русскими богатырями: Илья Муромец, Василий Буслаев, Александр Невский. Икон в пещере нет, как и во всем укрывище, — запрещены. Ибо не иконам должен истинный христианин молиться, а Богу.
Комиссар после действа барабанного — сразу в душ, пот смыть с тела большого.
Командир за звонка шнурок дергает. Входит адъютант его Савоська.
— Доставь мне ту девку, что сегодня трижды бежать порывалась.
— Есть, товарищ комотряда!
Вся обслуга, все пленные на время действа барабанного запирались дубовой дверью с засовом мощным в одной пещере. Командир бар открыл, достал бутылку виски «Масахиро», налил в стакан, из холодильного термоса льда зачерпнул, сунул. В другой стакан налил сливовицы.
Приводит Савоська девку ту. Сама как подросток, но лицо взрослое, красивое. Стоит перед командиром в ватнике, под ним — халат китайский. Командир — голый, с удом стоящим. Расстегнул пояс, снял тамтам, на крюк повесил.
— Как звать тебя? — спрашивает девку.
— Аля.
— Большая честь для тебя, Аля, в эту ночь будет: опустить уд командира.
Молчит девка.
— Раздевайся!
Разделась она догола.
Командир на девку глянул, хмыкнул одобрительно, прыгнул на постель, из стакана не капли не пролив, навзничь лег, по покрывалу шелковому, монгольскому ладонью шлепнул:
— Садись!
Села та рядом с ним.
— Дрочи мой уд, пока не опустится!
Взяла Аля уд командира, стала дрочить. Заметил он, что у нее на руке указательного пальца нет.
— А палец где?
— В Ши-Хо отсекль.
— Дрочи здоровой рукой!
Переменила руку Аля.
Тем временем комиссар из душа вышел. От тела его белого, обширного пар идет:
— Благоле-е-е-епие!
— За барабаны судьбы, комиссар! — командир стакан с виски поднял.
— За барабаны судьбы, командир! — со сливовицей комиссар свой стакан взял.
Осушил Оглоблин стакан одним глотком. Рушится комиссар на постель, скрипит она под его весом.
— Серафи-и-и-им!! — зовет комиссар зычно так, что в баре бокалы звенят.
Входит Серафим, адъютант комиссаров.
— Хроменького ко мне!
— Слушаюсь!
Аля тем временем уд командира дрочит. Комиссар до тумбочки дотянулся, коробку сигарную открыл, вытянул сигару кубинскую, обрезал, закурил.
— Славно постучали сегодня, — выпускает комиссар дым в изнеможении.
— По-большевистски! — командир довольный стакан с виски на грудь себе поставил.
И застонал, задвигался: молофья-матушка в гости стучится. Брызнуло из уда командира.
— Не останавливайся!
Аля дрочить продолжает.
Дверь отворилась, вошел Серафим, а с ним — подросток хромой. А лицо — точно как у Али — взрослое, красивое. Глянула Аля на него мельком и — застыла. Перестала дрочить командира. Замерла, рот открыла.
— Я же сказал — не останавливаться! — командир напомнил.
Но Аля уд из руки выпустила — и к хромому подростку:
— Оле!!
Тот тоже рот раскрыл:
— Аля?
Обняла подростка Аля с разбега, да и повалились они на ковер.
— Твою мать! — Серафим навис над ними, что делать, не зная.
Командир с комиссаром на сцену эту уставились.
Аля подростка целует, обнимает. Вскрикнула, прижалась — и в слезы.
— Сука, кайф обломала! Серафим, в расход дуру! — недоволен командир, что еще и виски себе на грудь плеснул.
Серафим в кобуру полез.
— Погоди, Иван, — привстал на кровати комиссар. — Хроменький, что с ней?
— Она… сестра… — пробормотал тот, в объятье задыхаясь.
— Вы брат и сестра?
— Да.
— Уебеныть! — командир рассмеялся. — Отставить, Серафим.
— Близнецы! — комиссар заключил. — Видать, давно не виделись.
И — дым кольцами пустил.
Командир сумрачно на объятия близнецов смотрел. Потом вскрикнул:
— Встать!!
Хроменький первым зашевелился. И стал привставать. Но сестра висела на нем, плача и бормоча: «Оле! Оле!»
Серафим схватил их, встряхнул и на ноги поставил.
— Смирно!! — выкрикнул командир.
Оле постарался команду выполнить, Но Аля опять на нем повисла. Серафим одним движением оторвал сестру от брата, в ухо ей прорычал:
— Смирррно стоять, командир приказал!
Сестра оторвалась от брата, руками рот зажимая. Командир на них уставился грозно:
— Вас, придурков, для чего сюда позвали? А ну — по койкам!
Оле сразу разделся, подхромал к кровати комиссаровой, лег рядом с ним, взял обеими руками елду Оглоблина и принялся дрочить.
Серафим Але на кровать командира указал. Как сомнамбула, подошла она, села, взяла командирский уд.
— Еще раз остановишься — пристрелю! — командир пообещал.
— Легко и плотно, сын мой, легко и плотно… — комиссар сигарой запыхтел.
— Дрочи крепко, девка! — комотр приказал, из стакана виски отхлебывая.
Стала дрочить его Аля. Дрочит, а сама на брата смотрит неотрывно, по щекам слезы текут.
Брат тоже на нее поглядывает. Снова у командира молофья брызнула. А попозже и комиссар застонал, забормотал: «Господи, помилуй!» — из елды его большой потоком семя хлынуло.
Три раза кончили командир и комиссар. После чего Але и Оле было приказано вон выйти.
