«Доехали, барин, доехали!» Фрагмент нового романа Владимира Сорокина «Доктор Гарин» — продолжения «Метели». Главному герою снится яркий сон

В апреле в издательстве Corpus выходит новый роман Владимира Сорокина «Доктор Гарин». Это продолжение повести «Метель» 2010 года, в которой доктор Гарин вместе с возницей по прозвищу Перхуша пытался добраться до села Долгое, чтобы привить его жителей от боливийского вируса, превращавшего людей в зомби. В «Докторе Гарине» герой возвращается в постапокалиптический мир, чтобы лечить бывших лидеров мировых держав, ставших беспомощными. В описании книги на сайте издательства сказано, что этот роман «отличает ощутимо новый уровень тревоги» и «пронзительный лиризм» — Гарин встретит, потеряет и вновь обретет свою единственную любовь. «Медуза» публикует фрагмент, который выбрал сам Владимир Сорокин — в нем доктор Гарин видит яркий и подробный сон.

Последние десять лет доктор Гарин редко видел сны. Но если и видел, то лишь в дневное время. Ночи его, к счастью, проходили без сновидений. Или, может, он просто забывал свои сны. На этот раз ему приснился яркий, большой и подробный сон.

Утро. Синее безоблачное зимнее небо, солнце изливает лучи на блестящую снежную равнину. Легкий мороз приятно щиплет ноздри и щеки, воздух изумительно свеж, бодр и приятен, дышать им — наслаждение. Гарин с Перхушей едут по снежному полю. Впереди — дома деревни с заснеженными крышами, из труб тянутся вверх дымы.

— А вот и Долгое, барин! — произносит Перхуша радостно и насмешливо, в лишь ему одному присущей манере. — Стало быть, добралися!

Гарин поворачивается к нему и видит совсем рядом лицо Перхуши — большое, занимающее все пространство зимнего пейзажа, от поля до неба. Это остроносое, бородатое, как бы сорочье лицо, до боли знакомое, с рыжеватыми, слипшимися волосами, с инеем в бровях, с вековой крестьянской грязью в порах кожи, с вечно прищуренными глазками вызывает у него невероятный приступ чувства родства. Слезы застят глаза, Гарин обнимает возницу и прижимается к его лицу, целует грубую, холодную от мороза кожу.

— Добралися, добралися, а как же… — бормочет Перхуша, неловко посмеиваясь.

— Дорогой мой, родной мой человек… — бормочет Гарин. — Спасибо тебе… спасибо…

От Перхушиного лица пахнет крестьянством: избой, хлевом, печкой и свежеиспеченным в этой печке ржаным хлебом. И эти запахи вызывают у Гарина новый поток слез. Он рыдает, обнимая Перхушу.

— Так ведь доехали, барин, доехали! — смеется Перхуша.

— Доехали… доехали… спасибо тебе, родной мой… — Гарин рыдает не оттого что доехали, а оттого что Перхуша жив, и сам он жив, и все хорошо, и солнце яркое, и небо синее, и чистый воздух, и дымы из труб, и так хочется жить, любить, работать, преодолевать и созидать.

Самокат въезжает в Долгое. Гарину сразу хочется найти Зильбермана, передать ему вакцину, успокоить и обнадежить, помочь вакцинировать деревенских. Они едут по главной улице, Гарин спрыгивает с самоката, идет в избу. В ней красиво и аккуратно, тепло, все на своих местах, топится печь, но людей нет. «Где же они?» — спрашивает Гарин у Перхуши. 

«Нешто у соседей!» — отвечает тот. Они идут в соседнюю избу. Там точно так же — печь топится, но никого нет. Они обходят все избы, и вдруг Перхуша догадывается: «Барин, так нынче суббота, банный день, стало быть, в баню все пошли!» — «В баню, конечно!» — радостно понимает Гарин, они идут, спешат по глубокому снегу, залитому ярким солнцем, снега много, он хрустит, сыпется, вязнет под ногами, они проваливаются по грудь в снег, идут к бане по каким-то заснеженным оврагам, разгребая снег, Гарин словно плывет в белом ярком снегу, сжимая в руке саквояж с драгоценной вакциной, поднимает его вверх, чтобы не потерять. Наконец впереди виднеется баня. Она маленькая, кособокая, невзрачная и вся завалена снегом. «Что ж они выбрали такую убогую баню?!» — думает Гарин. Он подходит к бане, с трудом оттягивает, открывает перекошенную дверь и попадает в темное пространство. Это что-то вроде подземелья с огромными пещерами, ходами и ответвлениями; здесь полумрак, пахнет землей, прелью, видны корни деревьев, но горят и светятся гнилушки, болотные ночные цветы. Гарин идет по подземелью и вдруг оказывается в огромной пещере. От ее размера захватывает дух. В пещере сгрудилось, собралось все население Долгого. Мужики, бабы, дети, старики и старухи, все голые, мокрые, сгрудились под огромными земляными сводами и трутся руками, словно моются, делая вид, что это баня, хотя здесь холодно, и промозгло, и что-то хлюпает под ногами. Гарин приближается к ним, заговаривает, спрашивает, где Зильберман; они что-то бормочут, посмеиваются, продолжая тереться мокрыми руками; он понимает, что они его дурачат, начинает расталкивать их, думая, что их надо быстрей привить, чтобы они не стали зомби, если их покусают, тем более что они залезли под землю; но они дурачатся, бормочут и хихикают, нехотя пропуская его, он кричит на них, замахивается саквояжем, с трудом расчищая себе дорогу в этой мокрой, бормочущей голой толпе, наконец, он начинает просто орать: «Зильберман! Зильберман!!»; это вызывает хихиканье и насмешки мокрой крестьянской толпы; он в бессильном гневе лупит их саквояжем, толкает, распихивает, пролезает сквозь них, протискивается, понимая, что Зильберман, который терпеть не мог таких деревенских дураков, где-то рядом, совсем рядом; он влезает в узкий земляной проход, ползет по нему в изнеможении и гневе, наконец, протискивается сквозь сужающуюся, сильно пахнущую перегноем землю и вваливается в небольшую пещеру; здесь обустроен какой-то пещерный уют, горят свечи, светятся гнилушки, какие-то травы засушены и развешаны, сухие грибы, мертвые кроты; что-то в банках, это реторты, колбы, они соединены, но это не химический прибор, а простой самогонный аппарат, который работает, бурлит, пахнет самогоном; он видит в полумраке спину человека в очень грязном белом халате, вокруг него две голые пьяные бабы, в руках у них кружки с самогоном, они чокаются, пьют, хохочут, дурачатся и бормочут чушь; Гарин понимает, что перед ним Зильберман, и гневно толкает его в спину: «Саша, черт возьми, какого хрена ты сюда залез?!», но тот не оборачивается, а продолжает общаться с пьяными бабами, он тискает их отвислые груди руками в резиновых перчатках, они пьяно хохочут, Гарин теряет терпение и орет в черноволосый, кудрявый затылок Зильбермана: «Доктор Зильберман, ** вашу мать!!! Я доктор Гарин!!! Вернитесь к своим обязанностям!!!»; тот не поворачивается и начинает смеяться, смеяться сдержанно, давясь от смеха, трясясь спиной, зато голые, мокрые, сисястые бабы, завидя Гарина, хохочут так, что Гарину становится невыносимо; ярость охватывает его, он начинает лупить Зильбермана саквояжем по грязной спине, лупит, лупит изо всех сил, но вдруг чувствует, что спина местами поддается, проваливается под ударами, хрустит; он хватает Зильбермана за плечо, чтобы повернуть к себе, но тот, продолжая хихикать и трястись, отворачивается; наконец, Гарин вцепляется в него, тянет на себя, поворачивает к себе и видит гниющее, полуразложившееся лицо Зильбермана. Тот гнусно хихикает, от него пахнет землей, перегноем и человеческим гноем; он стал зомби, в ужасе догадывается Гарин, и вдруг Зильберман рычит и хватает его рукой за бок, сильной и цепкой; Гарин изо всех сил бьет его кулаком в лицо, оно омерзительно хрустит, брызжа гноем, деформируется; Гарин вырывается, оставляя в руке зомби одежду, кожу, собственную плоть, рвется из пещеры, но мокрые, голые зомби-крестьяне липкой массой наваливаются, хватают; Гарин отпихивается, кричит от ужаса, проваливается в земляную стену, находит нору, ползет, ползет по ней наверх и — о чудо! — вылезает в яркое, солнечное, зимнее пространство; вокруг все то же село, опустевшее Долгое, Гарин бежит по вязкому, глубокому снегу, в изнеможении выбирается на улицу; надо срочно найти Перхушу, самокат и удирать отсюда к чертям собачьим; он видит самокат и Перхушу, тот что-то спокойно варит на костре; Гарин подбегает к нему, кричит, что надо бежать, Перхуша с обидой качает своей птичьей головой: «Барин, а я вам супчик из синицы сварил…», Гарин видит, что Перхуша сварил суп в его немецком барометре, «Что ты делаешь, зачем?!» — начинает гневаться Гарин, но понимает, что надо уносить ноги из проклятого Долгого: «Бросай все к чертям, поехали!!», «Да как же, барин, супчик, супчик хороший, синичку рукавицей споймал…», «Бросай все к черту, дурак, здесь зомби!!»; Гарин бьет, толкает Перхушу, тот пятится и стремительно бежит к самокату; Гарин бежит за ним, отстает, но вдруг прямо впереди из улицы, раздвигая мерзлую землю страшными когтистыми руками, начинает мощно вылезать толстая простоволосая баба со знакомым, широким, но тронутым тленом лицом; заметив Гарина, она ухмыляется: «А ну, попахтай меня, милай!»; Гарин узнает в ней жену маленького мельника, на бегу делает фантастический прыжок, перепрыгивая через зомби-мельничиху, но она успевает больно царапнуть его когтями по ноге; Гарин приземляется, несется по улице, видит впереди самокат, но Перхуша не сидит в нем, а копошится возле; «Поехали!!!» — вопит Гарин, «Погодите, барин, еще не завел…» — бормочет Перхуша и всовывает в передок капора коленчатую стальную рукоятку, которыми шоферы заводили допотопные грузовики; «Что ты делаешь?!» — кричит ему в ухо Гарин, но Перхуша вдруг зло огрызается: «Завожу мотор, вот чего делаю!» — и Гарин понимает, что это вовсе не Перхуша, а какой-то сомнительный, опасный мужик, вор и пьяница, он не может вспомнить, где он встречал его раньше; мужик открывает капор самоката, Гарин заглядывает и видит, что в капоре нет никаких маленьких лошадок, а стоит здоровенный, громоздкий, грязный допотопный мотор, и на нем оттиснуто 50 л. с. Гарин понимает, что ему придется ехать с этим опасным мужиком, с этим вором, но делать нечего, надо бежать, а где же Перхуша? и вдруг он понимает, что этот мужик убил Перхушу, продал лошадок и вместо них купил и поставил этот чертов мотор; он понимает, что бежать придется вместе с этим бандитом, а что делать? в саквояже был револьвер, нужно достать его, а где саквояж? он остался в подземелье, черт, от бандита можно ждать все что угодно, он убийца, вор, но выбора нет, придется ехать с ним, и вдруг до Гарина доходит, что вот этот мужик, эта хитрая сволочь убила Перхушу, он просто взял и убил Перхушу, родного доброго человека, спасителя, который, пока Гарин лазил по подземелью, поймал синичку и варил из нее суп для Гарина, чтобы накормить доктора, а эта сволочь подло подкралась и убила его Перхушу, и теперь Перхуши больше нет, какая хитрая и мерзкая сволочь, ******** [чертова] гадина, мразь, ярость и горе переполняют Гарина, он хватает мужика за голову и начинает колотить ею по мотору, по оттиску 50 л. с., он колотит, колотит изо всех сил, разбивая голову этой сволочи до крови, до мозга, но горе от потери Перхуши еще сильнее, чем ярость, чем кровь и мозг этой сволочи, Гарин бьет и рыдает, бьет и рыдает, бьет и рыдает.

Гарин открыл глаза.

Луч мягкого вечернего солнца падал на кровать сквозь клин в занавесках. Голограмма со слонами в соборе Святого Петра по-прежнему парила над столом, но уже беззвучно. Собор давно уже был полон слонов. Они молились.

Гарин вздохнул и пошевелился. И почувствовал, что щеки его мокры от слез. Он провел рукой по щеке.

— Давно ты мне не снился, друг дорогой… — произнес он.

Сел в кровати. Посидел, приводя в порядок дыхание.

Свесил с кровати свои титановые ступни, пошевелил титановыми пальцами.

— Долгое… — это тебе не Короткое… — произнес он и рассмеялся так, как смеется человек после кошмарного и дурацкого сна.