«Изначально целью были не свобода и демократия, а прекращение войны» 50 лет назад в Португалии произошла бескровная «революция гвоздик» — она положила конец диктатуре Салазара. Рассказывает историк Жозе Мигель Сардика
«Изначально целью были не свобода и демократия, а прекращение войны» 50 лет назад в Португалии произошла бескровная «революция гвоздик» — она положила конец диктатуре Салазара. Рассказывает историк Жозе Мигель Сардика
50 лет назад в Португалии произошла «революция гвоздик» — практически бескровный военный переворот, который положил конец 41-летнему Новому государству Антониу ди Салазара, самому долгому авторитарному режиму в Европе. Португальские офицеры, воевавшие в африканских колониях, свергли преемника Салазара, премьер-министра Марселу Каэтану, и через два года, преодолев переходный период, Португалия стала демократической страной, которой остается и сейчас. Большинство португальцев считают дату «революции гвоздик» самой важной в истории страны. «Медуза» поговорила об истории переворота с Жозе Мигелем Сардикой — профессором факультета гуманитарных наук в Католическом университете Португалии, специалистом по португальской и международной истории XIX и XX веков, автором 16 книг, одна из которых называется «Завершить революцию: португальская политика от Наполеона до Салазара».
— Каково ваше первое воспоминание о революции?
— Личных [воспоминаний именно о революции] у меня нет, мне тогда не исполнилось и четырех. Помню только, что весь день провел дома, играя со старшей сестрой. Родители смотрели новости по телевизору, и их тон казался радостным, что, возможно, запомнилось мне как нечто положительное.
В 1975–1976 годах я слышал, как родители и бабушки с дедушками обсуждали политические события и угрозу распространения власти коммунистов. Когда мы в те годы уезжали на лето в Алгарве, взрослые жаловались на дефицит товаров из-за экономического кризиса, например на нехватку молока, и обсуждали проблему реторнадуш. Это было не проявлением ксенофобии, а скорее осознанием того, что страна впитывает новых людей, новые настроения, новые идеи.
Португалия вела войну в африканских колониях до получения ими независимости после революции 1974 года. Одно из моих самых ранних воспоминаний относится к началу 1974 года, еще до революции, когда мой отец вернулся домой из Африки. Он участвовал в колониальной войне в Гвинее как младший офицер, это было для него чрезвычайно тяжелым испытанием. Я помню день его возвращения очень отчетливо: я стоял у двери нашего дома вместе с мамой и сестрой и видел, как отец выходит из такси в камуфляжной форме с рюкзаком на спине. Мне было меньше четырех, но слова моей мамы о том, что это важный день, потому что отец возвращается домой, сильно врезались в память. Этот день для меня был важнее, чем сама революция.
— Как долго ваш отец служил в Гвинее?
— Он был там дважды, в общей сложности почти три года. Тогда каждый здоровый мужчина в Португалии от 18 до 45 лет должен был отслужить в Африке. Он не любит вспоминать о военном опыте ничего, кроме каких-то смешных историй, но я знаю, что он видел много ужасов.
— Как воспринимали войну в вашей семье?
— Я бы сказал — но это мое выражение, — что война была пустой тратой времени. Его заставили служить в Африке. Он мог дезертировать или эмигрировать, как это сделали тысячи людей, бежавшие от войны и политического преследования. Но моя мать работала на государственной службе. У них было двое детей — я и моя сестра, — и если бы отец бежал, мать потеряла бы работу. Мы были обычной средней семьей. Политическая полиция нами не интересовалась. Но война, как вы, к сожалению, знаете, это всепоглощающая реальность.
— У многих, кто пережил боевые действия, возникает ПТСР. Как чувствовал себя ваш отец?
— В 1970–1980-х годах в Португалии о ПТСР практически не говорили. Мой отец просто хотел продолжать гражданскую жизнь — найти работу и заботиться о семье. Он считает, что деколонизацию провели неудачно, [не дав африканским странам независимость сразу и спровоцировав войну] — для солдата, защищавшего заморские провинции, а затем оставленного без поддержки, это трудный момент. Но он никогда не считал себя ультрапатриотом, поэтому не чувствовал себя предателем.
В Португалии долгое время [до середины 1990-х] поддерживался консенсус о забвении имперских войн и строительстве демократии. Сейчас дебаты о постколониализме и расизме заставляют переосмыслить многие аспекты истории. Но для моего отца, как и для многих других, важнее всего было выжить и продолжить жизнь после войны.
— Какой была обстановка в Португалии перед революцией?
— Бремя колониальной трехфронтовой войны, которая началась в Анголе в 1961 году, расширилась до Гвинеи в 1963-м и Мозамбика в 1964-м, оказалось огромным для Португалии. К концу режима [Салазара], после десятилетия войн, португальское государство тратило около половины госбюджета на военные нужды. Если бы не революция, к концу 1970-х Португалия могла бы обанкротиться.
Более миллиона португальцев служили в Африке — каждый четвертый взрослый мужчина. Единовременно около 200 тысяч солдат воевали на одном из трех фронтов. Это 2% населения Португалии — пропорционально выше, чем у любой другой страны в колониальной войне.
Португалия переживала последние годы Нового государства — диктаторского режима, установленного Антониу де Оливейрой Салазаром в начале 1930-х. После отстранения Салазара в 1968 году последовал период «марселизма» [либерализации] под управлением Марселу Каэтану, который был политическим преемником Салазара. Это [1968–1974 годы] было время внутреннего кризиса и упадка на фоне международной критики колониализма, особенно в ООН, где Португалию обвиняли в отказе от деколонизации.
Несмотря на политическую изоляцию, Португалия экономически интегрировалась в Европу благодаря членству в Европейской свободной торговой ассоциации (EFTA) — это способствовало значительному экономическому росту. Туризм начал приносить стране большие доходы — продвигался образ солнечной и дешевой Португалии. Все это помогло модернизировать общественное сознание и привело к [полноценной] европеизации страны.
Португалия больше не была привязана только к атлантическим связям с заморскими провинциями. Быстро росла сельско-городская миграция, и для развивающегося среднего класса в 1960-х — начале 1970-х дела пошли лучше. Могли идти еще лучше, если бы не [колониальная] война. Война блокировала дальнейший экономический прогресс из-за расходов государства на нее. Она ограничивала свободу, счастье и перспективы.
В то же время была сельская, стареющая, неграмотная Португалия. В целом в 1974-м это была все еще бедная, неразвитая страна. Национальной службы здравоохранения не существовало — ее создали только в 1979 году. Электричество не доходило до многих районов. Младенческая смертность была одной из самых высоких в Европе — сейчас она одна из самых низких.
Но нет сомнений, что в 1960-х случился важный прогресс. Радикально левые голоса очень критиковали бы мое мнение по этому вопросу, но это правда. Подумайте о правах женщин, например. Прежде существовало резкое неравенство между гендерами. Женщины не могли путешествовать без разрешения мужей. У них не могло быть банковского счета на свое имя. Женщины не могли открывать свои магазины, предприятия или компании. Им настоятельно рекомендовалось одеваться скромно и не курить в общественных местах. Главным был образ женщины-домохозяйки. Это полностью изменилось в 1960-х — еще до революции. Контроль рождаемости, школьное образование, университет стали доступны для многих девушек.
Социальный прогресс, достигнутый при салазаризме, и открытость «марселизма» способствовали революции, потому что помогли развитию среднего класса, хоть сами политики к этому и не стремились. Именно благодаря достижениям 1960-х — начала 1970-х португальцы смогли в полной мере осознать себя как новое общество — и начать бороться с режимом. Это драма каждого диктатора: если вы хотите стать популярным, вы должны развивать страну и создавать средний класс. Но создавая средний класс, вы создаете тех, кто в конце концов потребует от вас большего.
Внутренне Португалия оставалась разделенной. Молодое поколение и средний класс требовали либерализации и окончания колониальной войны. В таких условиях традиционные столпы салазаризма переходили в оппозицию — например, католическая церковь после Второго консилиума, университеты.
В то же время у Салазара была очень важная речь в 1965 году, в которой он заявил: «Мы воюем без зрелищности и союзников, в гордом одиночестве». Это выражение «в гордом одиночестве» — явный признак политической изоляции. Режим как будто заморозился во времени и не мог меняться. Имперское наследие было так священно, что обсуждение деколонизации было для Салазара совершенно немыслимо. Это напряжение между старыми и новыми взглядами создавало атмосферу, в которой изменения казались неизбежными.
— Как много людей на самом деле поддерживали Новое государство Салазара?
— Трудно сказать, потому что выборы не были свободными. Голосовали лишь образованные представители элиты, но и они не могли отдать свой голос за оппозицию. В 1969 году, когда Марселу Каэтану впервые допустил к выборам оппозиционные силы (хоть и не организованные в политические партии), они получили значительную народную поддержку. Они не выиграли выборы, но это все равно было выражением народной воли.
Сейчас мы считаем, что есть два периода: до 1950-х годов Новое государство выиграло бы на свободных выборах, потому что пришло после республиканской анархии и нестабильности, жесткого кризиса, уличного насилия и последствий Первой мировой войны.
Первая Португальская республика — максимально коротко
16-летний период между революцией 1910 года и государственным переворотом 1926 года. В это время в Португалии действовал парламентский режим с ограниченной властью в руках президента и двухпалатной системой. Конституция гарантировала гражданские права и свободы, а также неприкосновенность личности. Особое внимание в республике уделили ограничению влияния католической церкви.
Этот режим был крайне нестабильным — за 16 лет сменилось 44 правительства, произошло 24 восстания, 158 всеобщих забастовок и 17 попыток государственного переворота с участием военных. В годы Первой мировой войны (Португалия была нейтральной до 1916 года, после этого у армии страны было несколько столкновений с немецкими войсками в португальских колониях и территориальных водах) возникли две полудиктатуры: во главе с президентами Жоакимом Пиментой де Каштру (с января по май 1915 года) и Сидониу Паишем (1917–1918 годы).
Неспособность властей и общества справиться с демократизацией и ее последствиями (например, коррупцией) привели к тому, что португальские демократы окончательно потеряли доверие народа. 28 мая 1926 года произошел переворот, совершенный военными при поддержке почти всех политических партий. Образовалась Вторая Португальская республика (1926–1933), которая после принятия новой конституции трансформировалась в Новое государство Антониу ди Салазара (1933–1976).
Для страны, ищущей порядок, Салазар был шансом на спокойствие, мир и некую «нормальность» — это то, что он и предоставил португальцам. Но с началом колониальной войны он перестал считаться спасителем страны, его начали воспринимать как увядшего человека, устаревшего политика, кого-то, кто не мог понять меняющееся время. Так что если представить, что к концу 1960-х Салазар сказал бы: хорошо, давайте пойдем на свободные выборы, — он бы проиграл. На первых выборах в 1975 году проголосовали 91% португальцев. Люди стремились участвовать.
Сегодня половина населения Португалии не голосует — ну, немного больше поучаствовало в последних выборах [в марте 2024 года] из-за шума вокруг [крайне правой партии] Chega, но стандартные уровни воздержания составляют 30–40%.
Важно понимать, что Салазар, бывший священник и академик, был застенчивым и скромным диктатором, далеким от военной риторики Гитлера или Сталина. Каэтану, его преемник, также был академиком и не пытался создать устрашающий режим. В отличие от нацистской Германии или СССР, где люди ежедневно рисковали жизнью, португальская диктатура основывалась на авторитарном правовом порядке. Да, была политическая полиция [ПИДЕ], но в масштабах репрессий Португалия несравнима с тоталитарными режимами. Около тысячи человек пострадали от репрессий, что, несмотря на все его недостатки, делает режим Салазара несопоставимо более мягким по сравнению с другими диктатурами того времени.
Салазар пришел к власти без гражданской войны, был мирно назначен министром финансов [в апреле 1928 года], что также отличает португальскую диктатуру от более кровавых режимов. Но, несмотря на это, его правление было морально неприемлемым, и Португалия потеряла десятилетия, которые могла бы использовать для развития демократической жизни страны.
— Что пытался изменить Марселу Каэтану?
— После инсульта в 1968 году Салазар был уже не способен управлять страной. Он всегда считал себя вечным и не подготовил никакого решения на такой случай. Есть много исторических источников — это может звучать практически как комедия или трагедия, — что Салазар умер убежденным в том, что он все еще председатель Совета министров. Никто не осмелился сказать Салазару: «Вас заменил Марселу Каэтану». Есть интервью Салазара для французской газеты LʼAurore 1969 года — бравший его журналист рассказывал, как сильно его впечатлило то, что Салазар все еще верил, что он — правитель Португалии.
Марселу Каэтану пытался реформировать режим, предложив умеренные либеральные меры, но он не был демократом — он был наследником Салазара, человека, который «спас» Португалию от анархии Первой республики и во Второй мировой войне. Молодое поколение в этот образ Салазара не верило — для них он был просто диктатором, который отказывался уходить.
Я обычно сравниваю «марселизм» с попытками Горбачева реформировать коммунизм с помощью перестройки и гласности. Каэтану ввел электоральную конкуренцию в 1969 году и выступал по телевидению — например, обращался к нации напрямую в программе «Семейные разговоры», что было немыслимо для Салазара. Каэтану пытался стать популярным, но в конечном счете не мог предложить ничего больше, чем просто косметический ремонт режима. Подобно Горбачеву, Каэтану столкнулся с противодействием как консерваторов, так и либералов, которые требовали более радикальных изменений. Африканская война стала тесно ассоциироваться с режимом. Чтобы решить проблему Африки, нужно было свергнуть режим. В конце концов, эти две вещи стали неразрывно связаны.
— И свергнуть его решили с помощью военного переворота.
— Мы часто видим, что, когда военные приходят к власти, они устанавливают авторитарные режимы взамен демократического управления. Примером служит Чили, где [в 1973 году] за полгода до «революции гвоздик» власть захватил военный диктатор [Аугусто Пиночет]. Но в Португалии был другой сценарий: здесь военные свергли диктаторский режим, стремясь не к установлению новой авторитарной власти, а к освобождению от нее. История Португалии показывает, что армия часто играла ключевую роль в революциях — так было в 1820 году и в 1910 году: военные инициировали изменения, после которых власть передавалась гражданским правительствам. Процесс передачи мог занимать разное время, но конечной целью была демократизация управления.
В 1974 году ситуация повторилась: MFA провело успешный переворот, захватило ключевые стратегические позиции и обеспечило капитуляцию Марселу Каэтану. Это были младшие ранги, которые жертвовали и рисковали жизнью в Африке. Они просто устали от тринадцати лет войны.
Это событие запустило длительный процесс демилитаризации, в ходе которого Португалия постепенно превращалась в полностью гражданское государство. Окончательное утверждение гражданской демократии произошло не в 1976 году с принятием Конституции, а в 1982-м — после пересмотра Конституции и ликвидации Совета революции.
Главной целью военного переворота 25 апреля в Португалии — хотя это может показаться неожиданным — не было достижение свободы и демократии. Эти аспекты были скорее фоновыми. Основная цель заключалась в завершении колониальной войны. Свобода и демократия пришли как результат деколонизации, которая была первым шагом в рамках широкой программы MFA, включающей три Д: деколонизировать, демократизировать и развивать. В 1974 году общее настроение было таким: «Ни одного солдата больше в Африку».
— Важную роль в революции сыграла книга «Португалия и будущее» Антониу ди Спинолы. Как ему это удалось в условиях цензуры?
— Цензура действительно существовала на протяжении 48 лет, с 28 мая 1926 года до дня революции. Теоретически Конституция 1933 года гарантировала свободу слова, но была другая статья, которая гласила, что пресса должна быть лояльна ценностям режима. В некоторые периоды цензура была жестче — во время гражданской войны в Испании, во время Второй мировой войны, в некоторые годы африканских войн. Из-за паранойи цензоры вырезали все.
Но это ни в коем случае не сравнимо с типом цензуры, которая существовала в нацистской Германии или в СССР. Это была «провинциальная» цензура, почти «любительская». Иногда одобряли одно, а иногда — другое. Все зависело от настроения чиновника, который в тот день работал с газетой. Португалия — маленькая страна, так что журналисты знали цензоров, а цензоры знали журналистов.
Позвольте привести пример. В январе 1973 года уже стала выходить очень популярная еженедельная газета Expresso, и ее первый заголовок гласил: «63% португальцев никогда не голосовали». Это было своего рода зашифрованное сообщение. Цензура уже не могла контролировать информацию, информация уже циркулировала: «Две трети португальцев не знают, что такое свободное голосование».
Спинола, будучи бывшим генерал-губернатором Гвинеи и популярным военным лидером, имел огромный авторитет. Несмотря на неудачную попытку стать президентом в 1972 году, его репутация и политические амбиции оставались высокими. Он предварительно согласовал публикацию книги с начальником Генерального штаба вооруженных сил генералом Франсишку да Коштой Гомешем. Спинола предупреждал Каэтану, что пишет о своем опыте в Африке, и прислал ему копию с автографом. Каэтану после ужина сел на диван, начал читать — «посмотрим, что этот генерал говорит об Африке» — и закончил к утру, понимая, что это будет бомба.
Сначала напечатали 50 тысяч экземпляров, используя подпольные коммунистические типографии, а на следующей неделе тираж достиг 250 тысяч. Это был невероятный бестселлер. Все впервые видели в напечатанных буквах то, что и так чувствовали: что военного решения конфликта нет и победить в войне невозможно.
У меня есть первое издание книги. Мой отец служил под командованием Спинолы в Гвинее, когда Спинола был не генералом, а только бригадиром. В экземпляре моего отца очень много подчеркиваний, особенно восклицательных знаков в заключении. Это как бы знак: «Вот оно — этот человек говорит то, что мы все думаем. Война — это попытка самоубийства. Решение должно быть политическим».
Но вернемся к Каэтану. Благодаря этой книге он почувствовал, что это конец. Ее все восприняли как призыв к свержению режима — Спинола, генерал армии, человек, который командовал войной в Гвинее, говорил: «Я не могу предать Марселу Каэтану. Но я разрешаю вам [офицерам MFA]».
К рассвету Каэтану закончил читать и явился в Беленский дворец, чтобы встретиться с президентом [Америку Томашем] и уйти в отставку. Президент ответил: «Марселу Каэтану, вы никогда не уйдете. Если падем, то вместе».
— Насколько радикальной была революция 25 апреля?
— Это был классический военный переворот, в ходе которого несколько подразделений захватили стратегические точки в Лиссабоне: телевидение, аэропорт, радиостанции. В 00:20 на радио поставили песню «Grândola, Vila Morena», и это был сигнал для военных подразделений в Сантарене, откуда участник MFA, капитан [Фернанду Жозе] Салгеру Майя с колонной танков двинулся на Лиссабон.
Каэтану разбудил телефонный звонок министра внутренних дел [Мануэля да Кошты Браса], который сообщил, что в Лиссабоне находятся военные подразделения и это враждебная операция. Каэтану отправился в казармы Карму [в центральном районе Шиаду] к шести-семи утра — искать убежище. Салгеру Майя прибыл в Лиссабон и установил блокаду возле казарм, но его сразу же окружили люди.
Это был четверг, горожане собирались на работу — но все чувствовали, что что-то меняется, потому что в ранние часы радио начало вещать: «Движение вооруженных сил начало действовать на рассвете, пожалуйста, оставайтесь дома, крови не будет, но нужно подчиняться». Но, конечно же, люди вышли на улицы, чтобы побрататься с солдатами. Военных стали кормить фруктами, бутербродами и пивом. В какой-то момент солдаты спросили у продавщицы цветов на улице, есть ли у нее сигареты. И она ответила: «Нет, но у меня есть цветы, если хотите», — и они начали вкладывать гвоздики в винтовки. Фотографы и газетчики подхватили этот образ. Он не был абсолютно оригинальным, но стал символическим.
Солдаты окружили казармы на площади Карму, где с шести утра прятался Каэтану, и потребовали сдачи. Спинола лично пообещал ему, что с ним ничего не случится. Тогда Каэтану сказал: «Кажется, революция победила, и я сдаю исполнительные полномочия вам. Я только надеюсь, что вы будете относиться ко мне с честью, которую заслуживает человек, который служил этой стране. Я делал все, что мог. Я проиграл». Спинола ответил: «Даю вам слово чести, что с вами ничего не случится». И приказал бронированной машине эвакуировать Каэтану — его отправили на Мадейру той же ночью.
Он провел там неделю, а затем его отправили в изгнание в Бразилию — его и президента, адмирала Америку Томаша. Томаш позже вернулся в Португалию и несколько лет жил инкогнито. Он написал книгу воспоминаний — очень интересную, — в которой говорит о том, что ему просто нужно было больше времени. Но время истекло, люди не хотели больше ждать.
Во время штурма штаб-квартиры политической тайной полиции ПИДЕ полицейские, боясь за свои жизни, убили четырех человек — других погибших в ходе «революции гвоздик» не было.
Переворот создал совершенно новую ситуацию: старый режим свергли, людей [главных должностных лиц] отправили в изгнание, уволили с должностей — но мести не было. 25 апреля [в обществе] возник консенсус о том, чего мы не хотим, — мы не хотим старого режима. Но не было консенсуса о том, какой режим мы хотим строить дальше. Деколонизация — да, давайте решим этот вопрос. Но как? Вести переговоры с освободительными движениями? Просто покинуть территории, признать их независимость? Вести переговоры через ООН?
Спинола хотел выйти из ситуации с помощью федерализма, попытаться снизить напряжение в Африке из-за войны и сесть за переговорный стол — но освободительные движения не хотели никаких переговоров. Они просто хотели как можно скорее избавиться от португальцев, так что умеренная модель деколонизации Спинолы потерпела неудачу.
В первые недели после революции на первый план вышло много новых политических сил, которые начали спорить о модели общества. Есть много интересных исторических параллелей между российской революцией 1917 года и португальской. Марселу Каэтану — как Николай II: последний царь, человек, потерявший власть. Апрельская революция в Португалии — это как Февральская в России: свержение царя и попытка создать умеренный буржуазный демократический режим. Затем [в России] было Временное правительство Александра Керенского, и Керенский выступал своего рода посредником между царизмом и большевиками.
В итоге Ленин и большевики свергли Временное правительство, тогда как в Португалии в течение революционного двухлетия 1974–1976 годов умеренная оппозиция во главе с социалистическим лидером Мариу Суарешем смогла одержать верх над португальским Лениным — Алвару Куньялом, генеральным секретарем Португальской коммунистической партии.
То есть боролись две разные модели: плюралистическая демократическая капиталистическая Португалия со свободным рынком, свободой слова, прозападная, проевропейская — и крайне левая Португалия с ее ортодоксальным коммунизмом, централизованной плановой экономикой, цензурой и преследованиями (в 1975 году были аресты португальцев, которые не соглашались с радикальной позицией революции).
11 марта 1975 года революция повернула влево. Спинола, избранный президентом, отказался от поста в сентябре [1974-го], попытался вернуть власть в марте 1975 года, но был побежден — и в марте 1975 года началась национализация корпораций, газет, радиостанций и коллективизация экономики.
Затем 25 апреля 1975 года прошли выборы в учредительное собрание, которое должно было разработать конституцию. Победили социалисты. Люди хотели, чтобы социалистическая и другие умеренные партии продолжали революционный процесс и разрабатывали либеральную конституцию. Но эту электоральную легитимность оспаривала фактическая революционная легитимность на улицах и заводах, в профсоюзах и школах.
Это была квазигражданская война между умеренными и радикалами — так называемое жаркое лето 1975 года: консервативные силы штурмовали штаб-квартиру коммунистической партии на севере страны; коммунисты насильственно захватывали земельные угодья на юге Португалии. Противостояние достигло пика в ноябре 1975 года, когда умеренные силы смогли добиться равновесия в политическом спектре.
Радикалы говорили: нам плевать на конституцию и выборы — это буржуазные механизмы. [Лидер коммунистов Алвару] Куньял говорил: мне без разницы, чего хотят португальцы, — я тот, кто будет интерпретировать, чего они хотят. И португальцы ответили — поддержали [социалиста] Мариу Суареша: мы 50 лет жили с людьми, которые думали за нас. Молчаливое большинство просто хотело продолжать свою жизнь, свободно говорить и потреблять, и это то, чего Куньял никогда не понимал. Люди не свергали диктатуру, чтобы попасть в руки другой.
Если маятник застрял с одной стороны и вы его освобождаете, он не остановится в центре. Сначала он пойдет до другого конца спектра. Так что с правой стороны его освободили во время «революции гвоздик», и ему пришлось идти до радикальных настроений 1974 года, чтобы в конце концов остановиться в центре.
2 апреля 1976 года, почти через два года после «революции гвоздик», в ассамблее парламента наконец проголосовали за многопартийную демократическую прозападную конституцию. Экономика все еще была в значительной степени национализирована, но были гарантированы гражданские свободы. Мариу Суареш выиграл выборы и сформировал первое конституционное правительство: его девиз был — «Европа с нами». Потому что для работы с травмами деколонизации новому режиму нужно было предложить португальцам новый путь. И этот путь заключался в том, чтобы присоединиться к Европе и стать членом тогдашнего Европейского экономического сообщества.
Португалия пережила сейсмическую трансформацию идентичности. С XV века она была атлантической многоконтинентальной имперской страной, рассеянной по всем углам земного шара на протяжении пяти веков. И тут ее свели к своей маленькой европейской полосе. Это было буквально «возвращение домой».
С 1960-х молодое поколение уже чувствовало себя европейцами, действовало как европейцы, хотело вести европейский образ жизни и эмигрировало в демократические страны. 800 тысяч португальцев уезжали [учиться и работать] во Францию, Германию, Швейцарию, Люксембург — и приезжали домой на каникулы преобразившимися. Прошедшим через революцию было очень легко забыть о прошлом, диктатуре, Африке — это была потерянная страница истории. Нашим фокусом стала Европа.
Беседовал Никита Величко