Хранитель счастья Лев Рубинштейн всегда оставался оптимистом — даже в самые тяжелые для оптимистов времена. Литературный критик Лиза Биргер — о том, как ему это удавалось
В Москве в возрасте 76 лет умер поэт и эссеист Лев Рубинштейн — один из основателей московского концептуализма, лауреат премии «НОС». 8 января Рубинштейна сбил автомобиль, его госпитализировали в НИИ имени Склифосовского в тяжелом состоянии. После операции поэта погрузили в искусственную кому, но спасти так и не смогли. Литературный критик Лиза Биргер вспоминает Льва Рубинштейна и его привычку искать счастье во вчера и сегодня.
С уходом Льва Семеновича соцсети наполнили воспоминания о нем — истории личных встреч, пересказанные анекдоты и шутки. Все это очень ему подходит: многие годы он сам был бесконечным источником живого городского анекдота. Где бы ты его ни встретил — на концерте, поэтическом вечере или митинге, он щедро делился рассказами, шутками, байками о собственной жизни. Главной его работой последних лет была постоянная работа памяти, активное вспоминание, позволяющее проживать прошлое снова и снова — но только в счастливых, радостных его моментах. Затем это воспоминание передавалось дальше — через статьи и колонки, записи в фейсбуке, но прежде всего через личные встречи и посиделки. В них Лев Семенович был настоящим мастером.
В одном из последних новогодних эссе он пожелал читателям «дружелюбного любопытства по отношению к другому и непонятному». Рубинштейн и сам полностью состоял из такого любопытства: всегда обращал направленное на него внимание обратно на собеседника, всегда спрашивал, интересовался, слушал, даже когда слушать хотели только его — сооснователя московского концептуализма и одного из самых известных живых поэтов. Кажется, это дружелюбное слушание и было его основной деятельностью, особенно в последние годы, когда он почти уже не писал стихов, заменив их эссе и короткими текстами в формате фейсбучных воспоминаний.
Такая работа с вниманием к окружающему, конечно, была стратегией. В том числе поэтической, способом нахождения в тексте, где встречаются говорящий и слушающий, где нет самолюбования и речь обращена к другому. Но такой подход был еще и человеческой стратегией, способом сопротивления бесчеловечному государству.
Сам этот способ вырос из практик московского концептуализма. Философ и искусствовед Борис Гройс, который и придумал это словосочетание, писал о «московском романтическом концептуализме» как о последней духовной практике отечественного искусства, построенной на почти мистической связи поэта с читателем. Казалось бы, в концептуализме не должно быть места романтизму: это противоположные вещи. Но для московских концептуалистов игра с понятиями и формами стала возможностью добраться до непосредственного источника чувств, чистого, в первую очередь детского, опыта.
Поэтическое изобретение Рубинштейна, его знаменитые карточки — воплощенная картотека опыта и памяти, попытка их каталогизации. В рубинштейновском исполнении карточки были более перформансом, чем текстом. Их наполняли авторские ремарки, вздохи, точки, пустоты, повторы, которые позволяли создать между автором и читателем «тот особый уровень взаимопонимания, когда и вопросы казались излишними, и молчание казалось многозначным и нисколько не тягостным».
Взаимопонимание с читателем рождалось в точке встречи тишины и шума, искреннего слова и словесного мусора, врывающегося на карточки с громкой московской улицы. У каждого карточного текста есть сюжет постепенного прихода к главному — к финальной точке тишины, наполненности настоящего момента, и, чаще всего, к откровению об истинном себе: «А это я в трусах и в майке под одеялом с головой бегу по солнечной лужайке, и мой сурок со мной».
В последние годы Лев Рубинштейн не писал карточек. Но это не означало, что его поэтическая работа была закончена. Она просто перешла в другой формат — фейсбучных воспоминаний, застольных рассказов, эссе. Каждый из этих рассказов или коротких рубинштейновских текстов позволял прожить самую суть настоящего момента, а точнее, найти в этом моменте возможность счастья и радости. Одна из любимых цитат Льва Семеновича — хармсовская, несколько переиначенная так, что стала почти рубинштейновской, — «Жизнь всегда побеждает смерть неизвестным науке способом». Он умел быть и оставаться оптимистом во все ухудшающихся для оптимизма условиях.
«История работает на нас. И ее хрен остановишь», — писал он в 2012 году в своем манифесте против уныния для The New Times. А еще совсем недавно в колонке для Republic искал визуальный образ счастья и находил его в воспоминании из первого класса, в разговоре с одноклассницей из 1 «В», крепко сжимающей в руке перьевую ручку. Что может быть более рубинштейновским, чем постоянный поиск счастья в памяти? Он стал главным хранителем счастья в московской жизни. Тем, кто всегда напоминал, что жизнь побеждает смерть, что трагедия не окончательна, что надо уметь не отчаиваться и искать формы сочувствия и дружелюбного внимания друг к другу. Об этом были все его истории, которыми он так щедро делился, все его тексты, вся его убежденность в возможности нормальной жизни даже в ненормальных обстоятельствах.
Если попробовать отыскать геометрическую фигуру, которая наиболее полно выражает Рубинштейна, то это круг. Не только буквальный круг друзей, огромный круг людей, охваченных его вниманием, но и круг как способ существования текста. Самый яркий пример — его личный календарь «Круглый год», которым он занимался без малого десять лет. Этот проект он придумал совместно с театром «Тень» — на каждый день високосного 2016 года Рубинштейн записал какие-то воспоминания, а художники театра превратили их в видеооткрытки. Два года спустя в издательстве НЛО вышла книга «Целый год» по мотивам этих текстов. А весь 2023 год Лев Семенович вместе с поэтом и критиком Львом Обориным выпускал подкаст «ЛевЛев», где с той же задушевной интонацией беседовал о событиях прошлого.
В книге «Целый год» Лев Рубинштейн писал о свойстве календаря быть более поучительной приметой времени, чем так называемые предметы высокой культуры: «он предназначен, чтобы служить год, а при этом имеет свойство застревать в памяти на целые десятилетия». Эту способность Рубинштейна, его рассказов и текстов застрять в памяти на многие десятилетия нам еще предстоит оценить.
Год его смерти оказался високосным — как и год его календаря. И пусть сама эта смерть кажется нарушенным обещанием — ведь Рубинштейн столько раз обещал, что все будет хорошо, — вместо завещания остаются тексты. О простом, о ежеминутных поисках счастья, о торжестве незначительности над любой трагедией. И то обстоятельство, что автора среди нас больше нет, все же никак не может повлиять на показанное им бесконечно возвращающееся чувство простого счастья.
Лиза Биргер