Мария Колесникова больше двух лет находится в заключении. Ей отказывают в помощи врачей и общении с родными — и заставляют терпеть холод в ШИЗО Мы поговорили с сестрой оппозиционерки Татьяной Хомич — о том, каково сейчас быть политическим заключенным в Беларуси
Мария Колесникова, одна из главных фигур летних протестов в Беларуси 2020 года, уже более двух лет находится в заключении. В конце ноября Колесникова, осужденная за свою политическую активность на 11 лет, попала в реанимацию гомельской городской больницы. На протяжении нескольких дней ее диагноз не сообщали даже родным — только 5 декабря отец Марии, Александр Колесников, смог увидеть дочь во время десятиминутного свидания в медчасти женской колонии в Гомеле. «Медуза» поговорила с сестрой Колесниковой, представительницей Координационного совета оппозиции по политическим заключенным Татьяной Хомич, о состоянии Марии, о том, почему важно продолжать говорить о политзаключенных белорусах с европейскими политиками, и о том, как Беларусь может однажды преодолеть репрессии.
— В первую очередь хотелось бы узнать последние новости о состоянии здоровья Марии.
— Последний раз мы получали информацию о Маше на прошлой неделе. Папе сотрудники колонии сказали по телефону, что самочувствие нормальное, она идет на поправку, но без особых подробностей. Сейчас они даже перестали отвечать на телефонные звонки. Адвокат пытался попасть к ней и на прошлой неделе, и на этой, но пока не удалось. Аргументируют тем, что Маша еще находится в медчасти и не может прийти на встречу с адвокатом, так как это помещение находится далеко [от медчасти].
— Что могло стать причиной болезни Марии? Она раньше жаловалась на здоровье?
— На желудочные симптомы раньше жалоб не было. Что стало причиной, должны знать врачи, которым известны все детали, результаты анализов. Пока доступа к такой информации у нас нет.
Последние несколько дней перед операцией она провела в ШИЗО (штрафной изолятор, — прим. «Медузы»), где потеряла сознание в душе и при падении поцарапала себе ноги. Она также жаловалась на повышенное давление и тошноту. 28 ноября ей уже стало совсем плохо.
Конечно, возникает вопрос: почему [сотрудники колонии] не реагировали на симптомы и до последнего момента тянули, когда ее нужно было сразу госпитализировать? Она попала в больницу уже в критическом состоянии.
— А по какой причине ее поместили в штрафной изолятор?
— Ей объявили три взыскания, якобы с ее стороны были какие-то нарушения. Например, за нахождение в рабочее время не в том месте и невежливое обращение к сотруднику колонии.
— Что такое ШИЗО в белорусской колонии?
— Это камера где-то полтора на три метра. Внутри есть нары, которые пристегиваются к стене в течение дня — приблизительно с девяти утра до пяти вечера. Человек не имеет права сидеть или лежать, все время необходимо стоять или ходить. Есть тумба, что-то наподобие стола, унитаз и умывальник. С собой им позволяют брать минимум предметов: зубную щетку, пасту, мыло и полотенце. Душ могут разрешать, а могут и нет.
Там очень холодно, об этом говорила и Маша, и другие политзаключенные. Настолько холодно, что Маша не могла спать. То есть практически 10 суток она не спала, чтобы немного согреться, а в один из дней даже насчитала 15 тысяч шагов по камере.
Пока человек в ШИЗО, ему не приходят ни письма, ни периодика, нет доступа к прогулкам, нет звонков и свиданий с родными, нет передач. Встречи с адвокатами должны быть, но по факту они сталкиваются с отказами. Например, адвокату Маши обосновали это тем, что у нее нет бумаги и ручки, чтобы написать заявление на встречу. Такая формальная причина.
— Сколько раз Мария получила свидания с родными за 11 месяцев в гомельской колонии?
— Во всех колониях общего режима, мужских и женских, разрешаются четыре краткосрочных свидания в год по четыре часа и три долгосрочных свидания, которые длятся от одного до трех дней. Долгосрочные — это когда заключенные фактически живут вместе со своими близкими в каком-то подобии интерната на территории колонии. Но на практике сейчас политзаключенным дают максимум один день на свидание, а не три.
Нашему папе в конце октября удалось получить только одну встречу, которая длилась четыре часа, — за весь год! Весной и летом отказывали по причине наложения разных взысканий, будто бы Маша нагрубила кому-то из сотрудников колонии или перебивала кого-то из администрации. Каждый раз отказывают по таким надуманным причинам.
[Также] разрешены четыре телефонных звонка в течение месяца, два видеозвонка. Но это не часовые разговоры, а пять — семь минут максимум. Я с ней общалась шесть раз в этом году — по видеосвязи в вайбере. Это были единственные за два года моменты, когда я смогла увидеть Машу. А в августе администрация колонии сказала, что наших звонков больше не будет, без объяснения причин.
— Какое еще давление на нее оказывают?
— Ей не разрешают общаться с другими политзаключенными. Те, кто вышел на свободу, рассказывали, что Маша в лучшем случае кивнет, улыбнется и даже сама не предпринимает попыток общаться, потому что за этим может последовать наказание.
На прошлой неделе ее адвоката Владимира Пыльченко лишили адвокатской лицензии. Такое с защитниками Маши происходит не в первый раз.
Кроме того, есть проблемы с письмами. Доходят только от папы и от меня, от самых близких родственников. Сама Маша говорит, что продолжает писать в колонии по 120 писем каждый месяц — родным, друзьям, коллегам. Но мы знаем, что они практически их не получают.
— Вашему отцу разрешили увидеть Марию на 10 минут в медчасти колонии под присмотром врача и сотрудников ИК-4. Что он рассказал после встречи?
— Встреча была очень короткой. Маша удивилась, когда узнала, что папе не сообщали диагноз. Получается, только в день встречи ему подтвердили, что это была прободная язва. Хотя Маша в больнице сразу попросила, чтобы родным сообщили диагноз. Там ведь нужно было принимать решение об операции, в итоге ей пришлось это делать самой, так как ситуация была критическая.
Конечно, папа обратил внимание на то, что она похудела. Она сказала, что ей не очень подходит еда в колонии и сейчас ей нужно специальное питание для восстановления сил.
В целом Маша была очень рада увидеть папу. Они оба плакали, ведь это была первая встреча более чем за два года, когда они смогли дотронуться друг до друга. Предыдущие встречи проходили через стекло в колонии или когда Маша была в суде в стеклянном боксе.
— На опубликованном белорусскими пропагандистами фото Мария улыбается даже после тяжелой операции. Она улыбалась во время суда, ее письма на волю тоже всегда позитивны. Что ее поддерживает все это время?
— Я думаю, ее поддерживает внутренняя сила, которая в ней всегда была. Она не сдается и настолько сильный человек, что это, скорее, она другим придает сил и вдохновляет. Это странно звучит, но она и нас поддерживает. Когда общается с папой, она всегда его подбадривает, хоть, по идее, должно быть наоборот.
— Что еще вам, ее родным, помогает держаться?
— Понимание, что если не мы, то кто? Помогает то, что я общаюсь с другими родными политзаключенных, у всех разные ситуации, разные состояния. Наверное, такая взаимная поддержка тоже работает. У нас нет выбора. И есть вера, что все-таки рано или поздно все они будут на свободе.
В моем случае меня точно поддерживает Маша и ее оптимизм. Я понимаю, что раз она не сдается, то я точно не могу. Помогает держаться и моя активность: я нахожусь за границей, и моя деятельностьв основном связана с освещением повестки по политзаключенным. Чтобы о них не забывали, чтобы политики и гражданское общество их поддерживали. Когда я вижу их внимание, реакцию, это дает и мне поддержку.
Когда стало известно о госпитализации, я делала все возможное, чтобы другие страны говорили, что следят за ситуацией с Машей. Отчасти такое внимание сработало. Отреагировали на самом высоком уровне президент Европарламента Роберта Метсола, официальный представитель Госдепартамента США Нед Прайс, президент ПАСЕ Тини Кокс, глава МИД Германии Анналена Бербок. Я надеюсь, что это дает хоть какую-то защиту.
«Мы в семье понимали, что отговаривать Машу смысла не имело»
— У Марии Колесниковой музыкальное образование, она работала в сфере искусства. Как в ее жизни появилась политика?
— Около семи лет назад Маша решила расширить свою деятельность и занялась проектами, не всегда связанными именно с исполнительской деятельностью. Например, она организовала в Минске курс лекций «Музыка для взрослых». После она организовывала музыкальные проекты, когда привозила европейских музыкантов в Беларусь.
Несмотря на то что она больше 10 лет жила в Германии, Маша начала больше участвовать в музыкальной жизни Беларуси и развивать ее. Такие проекты, связанные с современной классической музыкой, никто до нее не делал. Часть из них была в арт-пространстве Оk16 — там она познакомилась с Виктором Бабарико. В 2019 году ее пригласили стать арт-директором Оk16. За несколько лет Маша стала не только артистом, исполнителем — ведь у нее и дирижерское образование, — но и менеджером в сфере искусства.
С 2019 года она уже больше проводила времени в Беларуси, активно работала с Виктором Бабарико. Я помню, как она рассказывала про их встречи, Виктор Дмитриевич тоже был заинтересован в развитии культуры Беларуси. А весной 2020 года он предложил Маше присоединиться к его [президентской] кампании, и она быстро согласилась поддержать его, стала координатором команды. Таким образом и пришла в политику.
В первые месяцы кампании Маша не была публичной, но когда арестовали Виктора и его сына Эдуарда, она вышла на первый план. А после поддержки ее командой Светланы Тихановской и появления женского трио к Маше пришла еще большая популярность.
Позже Вероника Цепкало уехала, Светлана Тихановская тоже вынужденно уехала, и у Марии не раз спрашивали, не боится ли она находиться в Беларуси. Но она всегда отвечала, что не может оставить ее задержанных друзей и членов команды.
— Как отреагировали родные и друзья на то, что Мария стала одним из символов белорусского протеста?
— Я сама стала членом инициативной группы Виктора Бабарико еще в мае 2020 года. Мы понимали, что это большой риск. Но и мы, и наверняка все, кто начал активно участвовать в политической жизни в 2020 году, не видели другого варианта. Это был наш шанс на изменения. Мы в семье понимали, что отговаривать Машу смысла не имело.
«Сама по себе Беларусь сейчас как тюрьма»
— Количество политических заключенных в Беларуси близится к полутора тысячам человек. Задержания не прекращаются. Что могут сделать белорусы, чтобы повлиять на эту ситуацию, попробовать ее изменить?
— Понятно, что публичная деятельность внутри Беларуси сегодня невозможна. Прежде всего каждый из нас может помочь родным политзаключенным и тем, кто выходит из мест заключения. Помощь всегда нужна — и финансовая, и моральная.
Нужно продолжать говорить о том, что происходит, о растущих репрессиях. Мы видим ухудшение условий в местах заключения: многих помещают в ШИЗО надолго, не оказывают необходимое лечение, полностью лишают переписки. Учитывая, что эти люди и так находятся там незаконно, нужно требовать, чтобы хотя бы соблюдали условия их содержания.
Если мы не будем говорить, напоминать и требовать, то в лучшую сторону это точно не изменится. Важно, чтобы власти других стран акцентировали внимание на этом при контактах с белорусской стороной. Я сейчас в любой коммуникации говорю о политзаключенных. Хоть Беларусь попала под изоляцию, под санкции, публичная коммуникация и дипломатия через медиа существуют.
Что нужно сделать? Сейчас, к сожалению, никто не ответит на этот вопрос. Особенно в такой тяжелой ситуации, в условиях войны в Украине, поддержки, которую оказывает Лукашенко России. Но я считаю, что внимание к Беларуси должно быть сильное, ведь в какой-то момент Лукашенко может изменить свою позицию по войне — и в этой ситуации Запад должен среагировать, напоминая о политзаключенных.
— Как изменилось восприятие ситуации в Беларуси на международных площадках после начала войны в Украине?
— Прежде всего изменилось количество внимания к Беларуси, особенно в первые месяцы после начала войны. Первая реакция в европейских странах была: «С территории Беларуси атакуют Украину».
Но наши демократические силы продолжали выступать на международных площадках и возвращать нашу повестку. Важно было рассказывать, что белорусы не поддерживают отношение Лукашенко к войне. Это показывают и регулярные соцопросы Chatham House, где большинство населения против войны и лишь мизерный процент считает, что белорусская армия должна участвовать в конфликте.
Мы рассказываем о таких инициативах, как «Белорусский Гаюн», собирающий информацию о перемещениях российских войск, о партизанском движении, диверсиях на железнодорожных путях, о белорусском полке Калиновского, который воюет в Украине. Эти активности дают совсем другое восприятие и понимание того, что сейчас происходит в Беларуси. Белорусский народ в этой ситуации нужно продолжать поддерживать, и все, что мы делаем уже больше двух лет, дает свои плоды.
— Но есть мнение, что белорусский режим не особо волнует критика международного сообщества. Есть ли у западных стран и организаций потенциал для усиления давления на Лукашенко?
— К сожалению, возможности других стран влиять на ситуацию внутри Беларуси очень ограничены. В течение этих двух лет самым мощным инструментом были санкции. Но они были не из-за нарушений прав человека внутри Беларуси. Они были вызваны именно действиями Лукашенко — принудительной посадкой самолета Ryanair, миграционным кризисом на границе с Польшей, а потом поддержкой войны в Украине. Поэтому я и считаю, что важно продолжать напоминать о нарушениях прав человека, о политзаключенных.
— С какими проблемами сталкиваются вышедшие на свободу политзаключенные? И как они воспринимают сегодняшние реалии?
— Кто-то остается в Беларуси, кто-то уезжает легальным или нелегальным путем. Одна из последних проблем — запрет на выезд, экс-политзаключенных ставят на «профилактику» в милиции.
Есть и проблемы со здоровьем, в том числе психологическим. После такого давления и условий нужно время, чтобы все это пережить. Получить такую помощь в Беларуси очень сложно. Выход на свободу — это, конечно, уже свобода, не сравнимая с камерой в СИЗО или колонии, но сама по себе Беларусь сейчас как тюрьма. Там психологически сложно.
Те, кто поддерживал протесты или оставлял подписи за альтернативных кандидатов, подверглись увольнениям с мест работы. Активисты, журналисты, многие владельцы частных бизнесов тоже не могут продолжить свою деятельность в Беларуси. Таким людям после выезда за границу зачастую становится проще. Но также многие сталкиваются с финансовыми проблемами и в Беларуси, и за границей.
— После показательных процессов 2020 года из Беларуси уехали тысячи протестовавших белорусов. Казалось бы, цель Лукашенко была достигнута: люди, которые снова могли выйти на протесты, повести за собой толпу, покинули страну. Зачем Лукашенко сейчас преследовать оппозицию?
— Этот вопрос нужно задавать белорусским властям. Могу предположить, что они до сих пор не чувствуют себя в безопасности, даже посадив политических лидеров — Марию Колесникову, Максима Знака, Виктора Бабарико и других — в тюрьмы на сроки 10 лет и более.
Отчасти Лукашенко понимает, что настроения многих людей не изменились. Да, белорусы стали менее активно и публично выражать свою позицию — все-таки прошло два года в постоянных репрессиях. Но при этом до сих пор присутствует негативная реакция на действия белорусских властей, как, например, в ситуации с поддержкой Лукашенко России и предоставлением территории Беларуси для атаки на Украину. В течение нескольких дней после начала войны более тысячи человек было задержано за публичный протест на улицах. Люди критикуют в соцсетях поддержку России, и на этом основании их задерживают с самого начала войны. Или, например, сразу около 200 человек было задержано осенью 2021 по «делу Зельцера» за критические комментарии по теме убийства активиста сотрудниками КГБ во время жесткого задержания.
Стоит отметить, что репрессии затронули все общество. Протесты поддержали бизнесмены, айтишники, рабочие заводов, врачи, учителя, преподаватели университетов, ученые, спортсмены, таксисты и многие другие. И даже после эмиграции тысяч людей из Беларуси, в основном тех, кто поддержал протесты, власти все равно не остановили репрессии.
Это постоянное желание властей заставить людей замолчать, «перевернуть страницу», очевидно, до сих пор не работает. С другой стороны, постоянное задержание людей может быть повышением ставок для дальнейших коммуникаций с Западом с целью отмены санкций. Но пока для этого мало предпосылок. Лукашенко зашел слишком далеко и в поддержке России, и во внутриполитическом кризисе. Для начала такой коммуникации белорусским властям надо отчетливо показать, что их намерения изменились.
— Некоторые лидеры оппозиции заявляли, что Беларусь находится в оккупации Россией. Вы согласны с такой формулировкой?
— Я бы сказала, что предоставление своей территории российской армии — это осознанное решение Лукашенко, которое продолжается уже десять месяцев. Понятие «оккупация» отчасти снимает ответственность с белорусских властей, поэтому я считаю, что не очень верно так говорить. В итоге рано или поздно Беларусь и белорусы будут нести ответственность за поддержку России.
Юлия Матузова