«Мы всегда были пацифистами» Владимиру Завьялову из Смоленска грозит 10 лет колонии за «антивоенные ценники» в магазине. «Медуза» и «7×7» поговорили об этом деле с его братом Олегом
Владимир Завьялов — предприниматель и отец двоих детей из Смоленска. Его обвиняют в распространении «фейков» о российской армии по мотивам «политической ненависти». Владимир, как и петербургская художница Саша Скочиленко, расклеивал «антивоенные ценники» в гипермаркете. 30 мая суд в Смоленске рассмотрит уголовное дело Завьялова — ему грозит до 10 лет лишения свободы. По условиям домашнего ареста, под которым он провел почти два месяца, Владимиру запрещено говорить со СМИ, поэтому «Медуза» и «7×7» поговорили с его братом Олегом о том, почему Владимир заменил ценники на антивоенные наклейки, как он и его близкие переживают уголовное дело и чего они ждут от суда.
По просьбе Олега Завьялова мы указываем, что все его комментарии об уголовном деле Владимира — это только его личное мнение. Сам Олег не обсуждает уголовное дело с Владимиром, чтобы не нарушать правила домашнего ареста брата.
— Олег, расскажите о себе: где вы живете и работаете?
— Мы с Владимиром родились в Караганде Казахской ССР, но в 90-е годы вместе с родителями переехали в Смоленск. Я работаю в частном туристическом агентстве, вожу экскурсии по Смоленску и области уже три-четыре года.
— Какие у вас отношения с братом?
— Несмотря на разницу в возрасте (мне 31, брату 38), мы всегда были с ним в близких отношениях. У него прекрасные жена и дети. Тимофею — год, Льву — семь лет. С ними мы тоже хорошо ладим. У нас была нормальная семья. Никогда больших проблем не было. В последние годы нам с братом было неприятно смотреть на происходящее.
— О чем вы?
— Я про конфликт в Донбассе, начавшийся в 2014 году. Мы и восемь лет назад были против убийств и насилия в любом виде. Мы всегда были пацифистами, никогда не поддерживали войны и считали, что должен быть мир во всем мире, никогда не восхищались парадами военной техники. Это вызывало ужас, а не восторг.
— Такое отношение воспитали родители?
— Родителей вряд ли можно назвать пацифистами, но они не воспитывали нас в милитаристском патриотизме. Для нас патриотизмом были русский язык и культура, такие люди, как [актер Анатолий] Папанов, [писатель и поэт Александр] Твардовский, [космонавт Юрий] Гагарин — вот гордость. Разъезжать на танках — не патриотизм.
— Расскажите о Владимире: на кого он учился, кем работал, чем увлекался?
— Он, как и я, учился на менеджера по туризму, но у него не получилось [добиться успеха] в этой сфере. После учебы он работал торговым представителем и водителем, а еще был индивидуальным предпринимателем и занимался грузоперевозками.
С детства он любил [что-нибудь] коллекционировать, например вкладыши из жвачек Turbo. После 18 лет он стал собирать пивные пробки. 21 мая Владимиру исполнилось 38, и мы подарили ему специальный альбом для его коллекции.
Он не учился на повара, но вкусно готовит. Даже под домашним арестом делает пасту и тирамису.
— Где он отбывает домашний арест?
— По месту прописки — в частном доме наших родителей. Я там тоже живу с тех пор, как потерял работу из-за пандемии. До уголовного преследования Вова вместе со своей женой Кристиной и двумя детьми снимал квартиру.
— Как вы узнали, что Владимиром заинтересовались силовики?
— Мама позвонила мне утром 5 апреля и сообщила, что домой пришла полиция и ищет Вову. Мы с ней оба сильно испугалась. Я попытался дозвониться до Вовы, но связи не было — он был в рейсе по [Смоленской] области, перевозил какой-то груз по заказу одного сервиса доставки.
Потом он перезвонил и сказал, что его вызвали на беседу в Центр по противодействию экстремизму смоленского УМВД. Я нашел адвоката и заключил с ним договор. Я сразу понял, что Вове нужен будет защитник.
— Что произошло дальше?
— Я приехал домой к Вове, где были [его жена] Кристина и дети. Мы ждали новостей, но только поздно вечером адвокат сообщил о задержании Вовы на двое суток. После полуночи полицейские пришли с обыском к нему домой. Параллельно с обыском пришли в дом родителей. У Вовы изъяли ноутбук и телефоны.
При обыске нам показали постановление, из которого мы узнали, что Вова заменил в [гипермаркете] «Карусель» ценники на пацифистские надписи. За это ему вменили публичное распространение заведомо ложной информации о Вооруженных Силах РФ.
Но я уверен, что у Вовы не было умысла распространять «заведомо ложную информацию». Там были «вегетарианские» лозунги с перечислением количества беженцев, каких-то погибших. Возможно, это [подпадает под статью о] дискредитации Вооруженных Сил РФ (статья 20.3.3 КоАП), но не более.
— Что было после обыска в квартире Владимира и доме ваших родителей?
— Утром 6 апреля меня, родителей и жену Вовы как свидетелей вызвали на допрос в Следственный комитет. Нас спрашивали, как мы можем охарактеризовать Вову и знали ли мы о его желании провести «акцию».
После допроса мы узнали от адвоката, что у Вовы будет суд, а еще через полчаса его отправили под домашний арест. Мы обрадовались, что не в СИЗО.
После суда Вову отвезли к следователю, а через пару часов домой. К его ноге прикрепили браслет и выдали телефон, по которому ему звонят следователь, адвокат и следящие за домашним арестом [сотрудники] ФСИН.
— Каким был Владимир после суда?
— Вова всегда был обаятельным, открытым и добрым — душа компании. Но после суда он был таким подавленным, каким не видел никогда. Было жутко от его вида. Оказавшись дома, он почти не говорил, лишь махал головой, тяжело передвигался, перестал улыбаться.
— Как долго он находился в таком состоянии?
— Через пару дней он частично пришел в себя. К нему приехали жена и дети, рядом были я и родители — это помогло. Однажды он попросил меня дать ему почитать книгу. Я дал «На Западном фронте без перемен» Ремарка.
По-моему, очень символично, что даже в такой тяжелой ситуации Вова читает одного из самых пацифистских авторов в мире. А недавно мы подарили ему книгу юмориста [Михаила] Жванецкого. Он читает, улыбается.
«Медуза» заблокирована в России. Мы были к этому готовы — и продолжаем работать. Несмотря ни на что
Нам нужна ваша помощь как никогда. Прямо сейчас. Дальше всем нам будет еще труднее. Мы независимое издание и работаем только в интересах читателей.
«Момент, когда нельзя молчать»
— Вы удивились, когда узнали, что он заменил в магазине ценники на пацифистские надписи?
— Да. Его, как и меня, нельзя было назвать борцом за какие-то идеи. Мы никогда не ходили на митинги, не состояли в движениях. Если и выражали кому-то поддержку, то репостами текстов СМИ в соцсетях.
После 24 февраля мы поняли, что появилась цензура и нельзя называть «спецоперацию» войной. Но мы смотрели ленту в инстаграме, видели посты «Медузы», Би-би-си и «Дождя». Мы договорились, что если что-то постить, то информацию из независимых СМИ. Мы никогда не репостили публикации украинских СМИ. В этом была наша «самоцензура». При этом мы и не верили на 100% всему, что публикуют российские независимые СМИ.
— Владимир говорил вам, что хочет провести какую-то акцию?
— Нет. Я не знал, что он пойдет на такое.
— Как думаете, почему он это сделал?
— Я видел, что в других регионах люди тоже меняли ценники. Видимо, и он узнал про такие «акции» и решил высказаться. Для него это, вероятно, был момент, когда он уже не мог молчать.
— Как Владимир в целом чувствует себя под домашним арестом?
— В день у него может пару раз резко измениться настроение. Неважно, позвонил ему следователь, читает он книгу или смотрит телевизор. На вопрос «Что не так?» он просто машет рукой. Наверное, в этот момент думает о своем уголовном деле. А через час он стоит готовит и все нормально. Еще через час подойдет и улыбаясь прочтет что-то из Жванецкого. Недавно он купил себе укулеле.
Мы с ним говорим на разные темы — книги, спорт, дети. Не только об уголовном деле.
— Как ваши родители переживают происходящее с Владимиром?
— Иногда мы забываем про дело — в этот момент дома все улыбаются. Недавно [21 мая] отметили день рождения Вовы — было хорошо. Когда представляем, что [уголовное] дело — реальность, то волнуемся: у мамы и папы поднимается давление. Но в целом они хорошо держатся. Мне кажется, я даже больше переживаю.
— Из-за домашнего ареста Владимир не работает?
— Нет. Наши родители пенсионеры, но еще работают: папа — на заводе, мама — продавцом в магазине. Я тоже работаю экскурсоводом. Этого нам хватает, чтобы всем вместе жить.
— Что об уголовном деле Владимира говорят ваши родственники, его друзья и знакомые?
— Часть родственников сказала: «Он что, дурак? Не знал, какое время?» Я объяснял, что Вова против убийств, а мне отвечали: «Там нацисты». Есть родня, которая не разделяет его позицию, но просит его «держаться», собрала деньги. Когда мы пришли с допросов, [жене Вовы] Кристине позвонила наша подруга Тома из Казахстана, чтобы узнать, как помочь. Мы не просили ничего, кроме слов поддержки. Но через пару дней Тома рассказала, что разные люди захотели поддержать Вову и собрали деньги. Родственники Кристины тоже перевели деньги.
Однажды к Вове приезжал его друг. Он не согласен с его позицией, но тоже захотел помочь ему, в том числе деньгами.
У меня на работе спрашивали про Вову. Два друга на ушко сказали мне, что Вова для них герой. Нас поддерживает и то, что за рубежом таких, как Вова, называют «смелыми героями». Но в России пока считают, что такие люди делают хуже стране. Но стране хуже делает не Вова.
— Сколько денег суммарно собрали в поддержку Владимира?
— Около 80 тысяч рублей. Но эта сумма полностью не покроет адвокатские расходы — на это пойдут деньги семьи и накопления Вовы с Кристиной.
— Одно из самых известных в России дел о «фейках» про российскую армию — дело питерской художницы Александры Скочиленко. Она, как и Владимир, заменила ценники в магазине пацифистскими надписями. Вам обидно, что о деле вашего брата мало писали?
— Я слежу за новостями и вижу, что подобные случаи предают огласке. Я хотел огласки, но было страшно. Мы живем в Смоленске, и здесь говорить об этом означает дразнить силовиков и приковывать внимание разных людей. А я вижу, что большинство людей поддерживают «спецоперацию».
При огласке истории Владимира было страшно, как бы чего плохого не вышло. Даже в разговоре с вами у меня дрожит голос. Наверное, в последнюю неделю до суда [30 мая] мы решили, что рассказать эту историю будет правильно.
— Я видел, что о деле Владимира писал правозащитный проект «Сетевые Свободы». Они вас тоже поддерживают?
— Да, их адвокат Станислав Селезнев помогает адвокату Вовы в деле. Станислав — специалист в таких делах.
— «Сетевые Свободы» писали, что Владимиру изначально вменяли более мягкую статью, но после экспертизы ужесточили. Как вы узнали об этом?
— Это правда. Сначала Вове вменяли распространение заведомо ложной информации о Вооруженных Силах РФ (часть 1 статьи 207.3 УК), но потом ужесточили статью на распространение заведомо ложной информации по мотивам политической ненависти (часть 2 статьи 207.3 УК). Так произошло, потому что по заказу следователей печально известный «эксперт» Данила Михеев провел экспертизу и нашел в действиях Володи «политическую ненависть». А за нее возможно более жесткое наказание.
Мы и так не понимали, как в поступке Вовы можно увидеть какие-то «фейки» об армии. А теперь ему еще и вменили «политическую ненависть». Вова и ненависть несовместимы в любом отношении. Нет чего-то в мире, о чем Вова сказал бы: «Я это ненавижу». Это обвинение — абсурд.
— Как Владимир отреагировал на ужесточение статьи?
— С начала домашнего ареста [6 апреля] мама и так ежедневно давала ему таблетки и замеряла давление. Но в тот день, когда Вова узнал об ужесточении статьи, ему стало очень плохо. Поднялось давление, онемела рука и пальцы, подкосились ноги, он весь побелел. Мы вызвали скорую помощь. Хотя раньше никогда такого не было. Врачи осмотрели его, вкололи ему что-то, и Вове стало лучше. После этого ему больше так плохо не было.
— 30 мая суд в Смоленске начнет рассматривать уголовное дело против Владимира. Как вы настраивали себя и его на суд?
— Я настраиваю его на лучшее. У него дети, безупречная репутация, не было проблем с законом. Все-таки у нас не 1937 год, чтобы за замену ценников человека отправлять в тюрьму. Но я говорю ему, что нужно быть готовым ко всему — тогда будет легче принять даже самое плохое. Надо готовиться к худшему, а надеяться на лучшее. Но подкидывать шапку и говорить «У него дети, кто ж его посадит?» я не могу. В нынешней ситуации можно ожидать чего угодно.
