«Какой беспредел? Вчетвером берут за руки за ноги и нежно затаскивают в автобус» Спецкор «Новой газеты» Илья Азар взял интервью у бывшего главы нижегородского Центра «Э» Алексея Трифонова. Мы публикуем его с разрешения редакции
Сотрудники Центра по противодействию экстремизму активно используют социальные сети в своей работе, но сами если их и ведут, то исключительно анонимно. Самое заметное и, наверное, единственное исключение — это бывший начальник нижегородского Центра «Э» Алексей Трифонов. На его телеграм-канал подписаны 20 тысяч человек. До 2018 года Трифонов занимался преследованием нижегородских активистов. Сейчас он «официально прекратил отношения с органами», хотя до конца «расстаться» с ними ему, по его собственным словам, не удалось. Специальный корреспондент «Новой газеты» Илья Азар взял у Трифонова интервью. С любезного разрешения редакции «Новой» «Медуза» публикует его целиком.
— Вы ведь отошли от дел?
— Да, я отдыхаю. На пенсии, заслуженной.
— Бизнесом не занимаетесь?
— Я, скажем так, самозанятый. Но деньги зарабатываю, все нормально.
— Есть ощущение, что в Нижнем какая-то жесть происходит, именно в правоохранительном смысле. То, что вы, наверное, называете обеспечением порядка. Но, кажется, здесь с особым рвением взялись.
— Почему? Идет нормальная методичная работа. Здесь всегда так было. Город в свое время называли Омоновск-сити. Когда сюда приезжали спартаковские фанаты и хулиганили, их жестко ставили на место. Город — «красный», город — ментовский, город, в котором надо соблюдать закон, то есть здесь не допускается беспредел с любой стороны. Здесь просто надо жить по закону, и все будет хорошо.
— Как так получилось-то?
— Просто нормальные люди работают. Не за деньги, а ради работы. Вот, собственно говоря, и все.
— Но где еще такое есть?
— Я не вижу ничего сверхъестественного в том, что здесь происходит. В чем жесть-то? Если люди нарушают закон, и их привлекают к ответственности, то это не жесть, а работа.
— Но есть перегибы, нет? Например, с Михаилом Иосилевичем, которого ни за что закрывают.
— Закрывает суд, а правоохранительные органы отрабатывают свою поляну в плане оперативно-разыскной деятельности, сбора доказательной базы и всего прочего, а суд уже решит, насколько они качественно выполнили работу, и даст ей оценку в виде какого-то срока. Может, оправдают его, кто знает.
— Мы можем предположить, что нет.
— Там сроки небольшие — до шести лет. Он же несудимый.
— Это очень большой срок за проведение в своем помещении семинаров хоть, я не знаю, самого Сороса.
— Если мы говорим о соблюдении законов, то, насколько я понимаю, семинары эти были «Открытой России» (на самом деле — организации «Голос» — «Новая газета»), то есть организации, которая признана нежелательной. Если мы гипотетически встаем на сторону следствия, то тут чистое соблюдение закона и ничего сверхъестественного. Раз он предоставил ей помещение, то привлекается.
— Вы его знаете?
— Конечно, я их всех [оппозиционеров] знаю давно (говорит с ощутимой брезгливостью). И они меня тоже, ведь я был здесь начальником Центра «Э» с 2011 по 2018 год, а до этого с 2004 года работал по этой линии в управлении по борьбе с организованной преступностью. То есть они как родственники мне практически.
— Иосилевич же не выделялся «особой злостностью»!
— Да нет, почему? Он чистый подстрекатель. Он самодостаточный, с хорошим финансовым обеспечением в отличие от всей этой команды. Мы это прекрасно понимали и знали. Он в свое время с [Ильей] Осиповым открыл главный городской портал «НН.ру», потом они очень хорошо его продали, и на эти деньги он и живет. Еще играет на бирже. Да без разницы, мы в его бизнес никогда не лезли.
Но он решил стать теневым лидером протеста, организовал помещение окололиберальной секты Макаронного Монстра. В этом кружке ему в рот смотрят, а он рассказывает, как все плохо. У них-то плохо, а у него нормально и ровно все. Вот их он и подстрекал на все, насколько я знаю.
— То есть он серый кардинал такой?
— В какой-то степени. Тут целый ряд городских сумасшедших есть, которые воду мутят, но поддержки от населения у них нет. Эта тусовка из 20-30 человек каждый год одна и та же.
— Так зачем тогда «щемить» их?
— В смысле, «щемить»? Это не «щемление». Если поступает заявление от гражданина о противоправных действиях, а мы не будем его рассматривать и закроем на это глаза, то гражданин обратится в прокуратуру с жалобой на правоохранительные органы.
Вы же ругаете полицию, когда она не работает? А сейчас получается, что ругаете, когда работает. Тут получается палка о двух концах. Заявление проверяется, обрабатывается и передается в следственные органы, а там уже принимается решение.
— Вот на Иосилевича было заявление от Грача. Вы и его лично знаете?
— Никогда с ним не общался. Я знаю, что есть такой человек, и он сейчас подвергается определенному буллингу в сети. Например, от его имени пишут провокационные посты — мне недавно из Чечни звонили и сказали, что Грач у них «разжигает». Я ответил: «Забудьте, это за него делают».
Да и чего Грач? У нас много граждан, которые приходят и пишут заявления, а по почте их вообще приходит несметное количество. Вы не поверите, сколько ребята просто работают «на корзину», просматривая заявления. Где-то выстреливает, где-то нет.
— Сколько примерно?
— Много, и в последнее время больше. По линии экстремизма десятки заявлений в месяц точно. Люди находят провокационные посты в фейсбуке, во «ВКонтакте» и присылают, считают нужным, чтобы органы проверили на наличие экстремизма.
— А зачем?
— У каждого есть своя гражданская позиция, у каждого есть свое мнение. Если он считает, что в интернете кто-то неправ (смеется), как это бывает, то он считает нужным заявить, а уже органы отрабатывают. Мы не можем не отрабатывать, мы тоже поставлены в определенные рамки. Если мы не будем работать, а по итогу будет возбуждено дело, то это может быть признано укрывательством преступления.
— Говорят, что Грач — давний информатор полиции.
— Я его не знаю. Я и с Савиновым (другим человеком, чьи показания легли в дело Иосилевича — «Новая газета») не виделся ни разу, но подружился в фейсбуке, парой фраз перекинулись. Почему-то Иосилевич считает, что он может гражданскую позицию выражать, а люди, у которых противоположная гражданская позиция, сразу «мусорнулись» или «подментованные». Они же ее не скрыто выражают, а открыто и не стесняются этого.
— Но их позиция не приводит к уголовному делу, а его — привела.
— Это просто разные взгляды на жизнь и на политический строй в стране. Тебя же тоже задерживали. Ты же понимал, куда ты идешь, для чего ты идешь. Это нормально.
Я абсолютно не делю людей на идеологических врагов или еще кого-то. Я абсолютно нормально [ко всем] отношусь, у каждого свои тараканы в голове, каждый живет так, как он считает нужным, и делает то, что хочет. Но надо понимать, что законодатель расставил красные флажки и за эти буйки заплывать нельзя. Заплываешь — несешь ответственность. Кто-то заплывает, а кто-то нет. Вот и все.
— Но эти буйки все время переставляются ближе к берегу.
— Надо держать ухо востро (ухмыляется), здесь надо быть в теме.
— Пространство для выражения собственного мнения сужается постоянно.
— Нормально пространства, просто не надо призывать к свержению власти, надо базар фильтровать даже на улице, не говоря уже об интернете. Потому что если ночью пройдешь у нас по Автозаводскому району, там могут задать несколько вопросов. Пацаны спросят за базар.
— Вы же боретесь с криминалом, и у вас «красный» город. Как такое может быть?
— У нас разное бывает, и грабители выходят на улицу.
— Так надо было с них начинать, а не с Иосилевича.
— У нас на всех [сил] хватит, конечно. С ними тоже разбираются. Я просто как пример говорю, что за базар всегда и везде спрашивают.
— Буйки передвинулись, и у вас за академиком Хазановым за перепост анонса митинга приходят. Это перебор.
— Что значит перебор? А почему он распространяет информацию с призывом на несанкционированный митинг? Он нарушает закон, и эта норма [действует] давно. Призвал — неси ответственность за свои слова. Это даже формально правильно! Кого успели отмониторить — к тем и пришли.
— Эти законы появились с 2012 по 2014 год, до этого за участие в несогласованном митинге штрафовали на 500 рублей, а за призывы вообще ничего не было.
— Тогда интернет развивался только. Но ведь в других странах такое же законодательство, там еще хуже закручивают гайки и еще хлеще винтят. Посмотрите, сколько возбуждено дел по захвату Капитолия, и там точно будут хорошие сроки. У нас вообще цветочки по сравнению с ними. Мы же это видим. У нас [протестующих] на руках носят. Где беспредел, я всегда спрашиваю! Вчетвером берут за руки за ноги и затаскивают в автобус. Нежно, чтобы, не дай бог, ничего не сломать.
Жести [у нас] нет как таковой, это обычная спокойная работа, Иосилевич прекрасно все знает и понимает. Если бы он вел себя нормально, то жил бы спокойно дома и никто его не трогал. Он сам стремился [к уголовному делу] всей своей деятельностью. Он же не глупый.
— Но получается, чтобы спокойно жить, нужно никуда не лезть, заниматься своими делами, а если хочешь помогать стране, то только по линии «Единой России».
— Нет, ты можешь делать что угодно, не пресекая закон. Ничего криминального и ужасного я тут не вижу. Миша заплывал за буйки, специально провоцировал. Так же, как Навальный, он думал, что он бессмертный и его никто не посадит, все ему сойдет с рук. Но не всегда так бывает.
— Вот и ФБК сегодня еще не экстремисты, а завтра уже будут.
— К этому все идет. У нас же полно организаций, признанных экстремистскими: движение «Русские», ДПНИ, НБП…
— Они же по 282-й статье признаны, а здесь-то что?
— Если мы говорим про Навального, то понятно, что он признан преступником за растраты и мошенничество, но я считаю, что он совершил одно грандиозное большое мошенничество, когда собирал донаты на свою президентскую кампанию, в которой он участвовать не имел права, что он прекрасно понимал. Он облапошил всю страну.
— Он не скрывал, что не сможет участвовать по действующему законодательству.
— Они [в ФБК] об этом не говорили. Журналисты говорили, но хомяки-то его слушают. Я знаю, что в стране были заявления от людей, когда они узнали, что они прислали деньги, а он не имел права избираться.
— Вроде и дело такое есть, но не движется.
— Может быть, еще реанимируют — срок давности не вышел. Я считаю, что он всех обманул, а все остальные моменты не могу комментировать, потому что в дела эти не лез. Но если есть приговор, значит есть за что.
— Но какая все-таки связь ФБК с экстремизмом? Вы же специалист по экстремизму…
— Если мы вообще говорим про экстремизм, то у того же Навального есть высказывания, когда он открыто призывал идти и свергать власть. На «Дожде», по-моему, он интервью давал. Возможно, где-то еще это прорабатывается, экспертиза должна быть.
— То есть ФБК и штабы на этом основании можно признать экстремистскими?
— Он руководил же им, и связь прослеживается. Я не знаю, какие там материалы, но наверняка это обосновывается. Так же «Свидетелей Иеговы» запрещали недавно.
— Правильно, что ли?
— Я с ними периодически сталкивался и общался с их детьми — мне было их безумно жалко. Я понимаю, что взрослые могут выбирать, как жить, но дети же вынуждены жить в той атмосфере. Они рассказывали, что Нового года и дней рождения как праздников у них нет, со всех сторон деструктив идет, никакой радости жизни нет. Я считаю эту организацию абсолютно деструктивной — ребят просто лишают детства.
— Если родителей посадить, то их жизнь лучше не станет.
— Их просто не должно быть. Неправильная эта религия, она опять же идет из Америки, не совсем нам дружественной в геополитическом плане. У них пусть люди размножаются как хотят, а у нас им не место.
— И все-таки про буйки. Мы пришли к тому, что малейшая, никому не страшная деятельность вроде пикетных очередей после двух-трех административок наказывается уже по уголовному кодексу. Как так?
— Это вопрос не по моей зарплате, это к законодателю. Мы исполняем закон, который написан, мы обязаны, мы за это зарплату получаем, мы присягу давали.
— Но рефлексии у вас нет, что раньше мы помогали сажать людей за серьезные преступления, а теперь за всякую хрень?
— Не хрень абсолютно. Ты просто говоришь сейчас об одном таком деле, а когда мы начинали работу в 2008 году, у нас в Нижнем Новгороде действовало больше десятка националистических группировок, которые убивали людей на улице. И мы всех отлавливали, людям давали огромные сроки.
— Так я и говорю о том, что раньше вы реальных преступников ловили, а теперь одиночных пикетчиков.
— Нет, это лишь мнение, что мы только ими занимаемся. Сейчас и теракты предотвращаются, и террористические организации выявляются. Одним Иосилевичем, что ли, весь центр занимается? Он никому не вперся и не тарахтел в одно место. Это так, факультатив, быстро прошли — и забыли. Митинги и оперативное их сопровождение — это мизерная часть работы Центра «Э». Это вам только кажется, что так. Таких преступлений не так уж и много, но они все резонансные и общественно опасные.
Основной упор делается именно на уличную преступность, и благодаря нам сейчас можно спокойно ходить по улице, сейчас не убивают за цвет кожи и разрез глаз. Мы сделали это, мы вычистили всю эту грязь, и чем нас сейчас попрекать? Извините меня, мы город зачистили так, что в нем жить можно. Понимаешь? Свет клином на Иосилевиче не сошелся. Он вообще мало кому интересен. Прошли и забыли. Больше межнациональные конфликты интересуют.
— Их же нет?
— Их нет, потому что всех закручивают. Были драки мощные — выловили и пересажали всех. Редкий раз увидишь, как кого-то ограбили или избили, потому что мы четко все зачистили и дали понять, что если кто-то будет вести себя неправильно, то пострадают все. А с него потом будут свои же спрашивать.
Мы же рынки зачистим, экономически надавим. Это уже давно нормально поставлено — они понимают только язык силы и денег. У нас здесь не Москва, у нас немножко по-другому все. Это в Москве все борзые со всех сторон, а здесь другой менталитет и другой город.
— В общем, рефлексии нет…
— Понимаешь, нам-то тем легче и лучше, чем меньше выходят на улицу, чем больше штрафы. Чего нам за ними ходить? Гаишнику лучше, когда пробки, ведь все стоят и ДТП не происходят.
— А почему последний митинг 21 апреля в Нижнем не разгоняли?
— Скажу четко и честно, что перед каждым массовым мероприятием из центрального аппарата спускают указания действовать максимально корректно и вежливо. Но если есть провокации в отношении сотрудников — а в Москве кидали бутылки и драться начинали, — получают реакцию. Когда провокаций нет, то все нормально.
— И все? Это неправда. Тогда бы конкретных людей задерживали, а на митингах обычно просто принимается решение разогнать всех, и тогда менты ходят шеренгами и всех забирают.
— Не всегда это действенная мера, иногда проще дать провести спокойно, а потом по камерам посмотреть. Это чтобы с наименьшими потерями.
— На последних митингах в Москве и Нижнем не разгоняли людей, а в Питере очень жестко действовали…
— Значит, были провокации против ментов.
— Вы, наверное, следили за «московским делом». Там в том числе судили человека за то, что он бросил бутылку, которая упала рядом с росгвардейцами, и они потом на полном серьезе приходили в суд и рассказывали, какой ужас они испытали от звука упавшей рядом бутылки. Это же просто стыдно, нет?
— Стыдно не стыдно, но сегодня в него бутылку кинули, а завтра полетят петарды или гранаты. Нельзя это спускать. Власть должна показывать зубы, особенно силовые структуры. Надо совершенно четко объяснить, что нельзя поднимать руку на сотрудника.
— Ни при каких условиях? В «московском деле» как раз около семи человек шли по одному эпизоду, когда они заступились за парня, которого омоновцы избивали дубинкой. Попытался оттащить — три года. Это правильно?
— Нельзя этого делать. Если такое происходит, сними на видео, вызови прокуратуру.
— Но что это будет за общество, если каждый будет просто все снимать на видео?
— Есть правовые механизмы, и если ты считаешь, что кто-то не прав, то заяви. Они его, может, за дело задерживают.
— Даже если так, то давать за такое три года нельзя.
— Понимаешь, я, может, где-то и вижу перебор, но я совершенно четко понимаю, что нельзя поднимать руку на сотрудников, нельзя вмешиваться в их работу. Разное бывает — силовики не святые, и преступления, бывает, совершают, но во время работы трогать их нельзя. Ни руки на них поднимать, ни стаканчики в них кидать, потому что если такое будет сходить с рук, то завтра у нас будет майдан.
Вот кому помешала машина ФСБ на митинге [23 января в Москве], зачем дебилы, как обезьяны, на нее набросились? Стадо баранов. Может, там дети сидят. Чем она помешала? Это неадекватность абсолютная.
— Везде есть неадекватные люди, и среди сотрудников Центра «Э» наверняка.
— Вполне возможно, я даже некоторых знаю (смеется). Поливая систему помоями, ее точно лучше не сделаешь. Систему делают люди, все держится на людях, как и во всех сферах.
— Про ваши методы из 2000-х местные оппозиционеры разное рассказывают. Например, что вы окна им разбивали.
— Они сами себе разбивали, когда им скучно было… Уголовных дел нет, судов не было.
— Кто ж будет против Центра «Э» дело возбуждать?
— Возбуждали недавно, кстати! Но все проверили и прекратили. Там и я фигурировал. У нас был экспертом один скинхед-мент, очень редкий экземпляр, которого задержали с двумя килограммами тротила. Он запиливал ролики для «Формата 18» прямо на рабочем месте. Он, будучи сотрудником, ездил на русские марши, везде зиговал. Без формы, но тем не менее.
Его уволили, а все его окружение мы посадили за убийства. После этого прошла информация, что готовится жесткая ответка, и когда мы к нему зашли, то нашли баллончик газовый, шурупами обернутый. Человек готовился, понимая, что это такое. На три года уехал, но не забыл заявить, что мы его пытали. СК решил пойти на уступки [главе Комитета против пыток правозащитнику] Игорю Каляпину, моему другу, возбудил дело, проверил все еще раз и закрыл.
— Другу в кавычках?
— Да мы нормально общаемся. Я со многими нормально общаюсь… Был у нас тут лидер НБП Илья Шамазов. Какой-то антипатии не было, человек занимается своими делами, со своими тараканами. У меня другая работа.
Он уехал в Москву, мы не виделись лет пять, а во время чемпионата мира случайно встретились на Покровке ночью. Мы обнимались как лучшие друзья. У него жена в шоке была, а он ей говорит: «Вот, знакомься: это наш главный сатрап».
Я контактный абсолютно, кого-то на муравейник вывозили и сажали в лес, и тот произносил фамилию Трифонов. То есть я местная «баба-яга», конечно. Но он, например, нам неинтересен был абсолютно. Вот говорят, что «эшники» Ирку Славину довели [до самосожжения], но у меня с ней нормальные отношения были абсолютно. Они просто не знают, что она иногда распространяла на своем сайте материалы, которые я готовил.
— А что тогда с ней произошло?
— Фляга засвистела, кто ее знает.
— Но непосредственно перед этим у нее прошел обыск.
— Ну и что? Я этих обысков провел тысячу, наверное. Никто не вешался, никто не поджигался. Притом что она по этому делу проходила свидетелем и менять ее процессуальный статус не планировалось. Никто ее не подозревал.
— А зачем тогда обыск? Как обычно, просто покошмарить и технику забрать?
— Я тогда уже не работал, а когда работал я, то в отношении нее вообще никаких мероприятий не проводилось. Мне предлагали «давай ее», но я говорил не трогать. У нее свои тараканы в голове — пускай занимается [своими делами]. Если бы у меня была возможность остановить сожжение, я бы остановил. Честно говоря, я охренел, как и все. Мне было интересно с ней общаться.
— Вины сотрудников вы здесь не видите?
— Сотрудников полиции — нет.
— А Церковь Макаронного Монстра Иосилевича вас не смущает?
— На них смотришь как на дурачков (улыбается). Ходят в дуршлагах, отстаивают свои права. Ну хотят дураками выставлять себя — ради бога. Мы все ржем в городе, смотря на них. Я их называю городскими сумасшедшими и клоунами.
— Удивительно, что вы их до сих пор не закрыли, что, впрочем, хорошо!
— Смеяться не над кем будет! У нас же очень много юмора в работе на самом деле. У нас хорошее чувство юмора, и, глядя на весь этот бомонд, мы их не воспринимаем всерьез. И никто не воспринимает.
Не надо Иосилевича представлять как главную бабу-ягу, которую все боятся и поэтому закрыли. Он реально городской сумасшедший. Я все их косяки знаю: Оношкин — есть у них такой, — так он в немецкой форме ходил зиговал по Покровской, а теперь дуршлаг на голове носит. Там с головой не все в порядке.
Нам везет с оппозицией, что у них у всех свистит фляга. И у каждого по-своему, поэтому они такие веселые ребята
— Да вообще весело у вас…
— Да, здесь абсолютно нормальная здоровая атмосфера. Кто кого, как говорится.
— Ну у вас инструментов намного больше.
— Нам государство их дает, а что делать. Но никто не перегибает — все реально в рамках закона.
— Закон тоже может быть неправильный, а если завтра скажут всех, кто не любит Путина, сажать или расстреливать?
— Не скажут. Это уже перебор. Да нормальная у нас страна! У всех оппозиционеров проблемы в жизни — в личной, на работе, — и они эти проблемы выносят на площадь. У них Путин во всем виноват, но на Путине свет клином тоже не сошелся. Я знаю молодых ребят, которые нормально зарабатывают даже по московским меркам. У меня в окружении таких людей предостаточно.
А тот же Дмитриевский, самый первый экстремист в Нижнем Новгороде, практически единственный в городе был против строительства метро в верхнюю часть города. А как можно быть против развития города? Они тормозят его все время, он там ложился под экскаватор, и проект тогда был заморожен на много лет.
Сейчас он против сноса сараев, которые стоят в центре города. Да кому эти гнилушки нужны? Они все портят. Все хотят жить нормально в современном городе, а эта маленькая группка людей говорит, что нельзя сносить памятники культурного наследия, и просто не дает городу развиваться.
Вот у нас реконструируется парк «Швейцария», его облагородить хотят. Я жил в Москве и знаю, какие там красивые парки. Вот и здесь вваливают 4 миллиарда, возможно, там будут какие-то распилы, но это уже область работы правоохранительных органов, а эти [оппозиционеры] ходят с фонариками, митинги устраивают, орут, что им надо оставить все как есть. Да идите ***** [далеко], живите в деревне тогда, а город должен развиваться.
Я работал в уголовном розыске в этом районе и знаю, что там по ночам грабили, насиловали. Теперь хотят сделать нормальное освещение, а если пострадают несколько деревьев, то и хрен с ними. Там этих деревьев реально целый лес. Это реально экологический экстремизм!
— Ну так давайте посадим их!
— Зачем? Но они мешают городу жить. Они себя позиционируют, что они такие правильные, а у них поддержка в городе нулевая. Здесь демократично. Они жалуются, что им здесь плохо, а здесь нормально. Это, может быть, от них все устали. Им плохо, потому что у них поддержки нет. Немцов здесь в 32 года губернатором стал и собирал на площади Минина столько народу, сколько им никогда и не снилось. Было круто, что в регионе молодой губернатор-реформатор.
— Вам он нравился, что ли?
— Мне лично был симпатичен. Потом у него свои тараканы появились. Хотя можно и конспирологически смотреть, что он мог быть управляемым лидером оппозиции, который на себя какую-то часть [сторонников] оттягивал. Ему же дали выбраться в ярославскую думу, а если бы все было совсем плохо, то его и близко бы не подпустили.
— А убили зачем?
— Это вопрос не ко мне, я команду не давал, на курок не нажимал и не приветствую это событие абсолютно. Я не думаю, что он наносил какой-то сильный вред, что с ним надо было так.
— Ну то есть и в 2000-х все было мирно? Кажется, тогда был такой период, когда закон был еще не настолько мощный, как сейчас, и вам приходилось, скажем так, импровизировать.
— Все импровизировали: и они, и мы. Были интересные моменты в работе, о которых не всегда можно и вслух рассказать.
— Сейчас скучнее стало?
— Вообще скучно и тоскливо (хихикает). Хожу и слезы крокодильи пускаю.
— Поэтому и ушли?
— Я уходил из центрального аппарата, уже понимая, что у меня будет хорошая пенсия. Скучно стало, выработался я и понял, что могу зарабатывать деньги. Зачем мне моль по кабинету гонять, если жить в Москве с детьми на зарплату полицейского объективно тяжеловато. Полтора года пожил и понял, что надо реализовывать себя на гражданке, пока есть силы, знакомства и возможности. Расстался с органами, хотя до конца не получилось, но официально, по крайней мере, прекратил отношения.
— Довольно нетипично, когда начальник Центра «Э», хоть и бывший, ведет публичную деятельность в интернете.
— Знаешь, для меня всегда было очень странно, почему бывшие сотрудники, уходя на пенсию, закрываются и их больше не видно и не слышно. Для меня это неприемлемо — я все-таки готов отстаивать права сотрудников. Я ведь не просто так [пишу в телеграм-канале]. Я помогаю сотрудникам, вот недавно расшарил пост опера из Саратова, у которого ребенок онкологией заболел. Мы с ним пообщались, а потом его ситуацию взял под личный контроль [первый замглавы МВД Александр] Горовой.
— А что про омбудсмена полиции Воронцова думаете?
— Он негодяй. Абсолютно, на 100 процентов. Я общался с ребятами, которые с ним работали в Центре «Э». Никто о нем ничего хорошего не говорит. Это была серая мышь, которая воровала у ребят документы. Он позиционирует себя как помощника, отстаивающего права полицейских, но чем он там помогал? Какому-нибудь дураку рассказывал, как правильно рапорт на отпуск написать? По факту он просто троллил высший руководящий состав министерства. А кто он такой? Майор, которого выгнали, учит министра, как все должно быть. Понятно, что все мы разные, кто-то не любит Соловьева и Симоньян, а кто-то правоохранительные органы, но ради бога, ты себя позиционируй тогда негодяем, а не помощником.
В итоге он занял нишу между рядовыми сотрудниками и руководителями, говорит, что руководители — негодяи, а он-то никогда не был им. А это тоже не сахар — брать на себя ответственность за личный состав, а не за себя одного. Надо отстаивать сотрудников. У меня закрывали сотрудника на шесть месяцев в СИЗО, мы боролись за него, и я его спас, потому что понимал, что его закрывают по беспределу. Дело прекратили.
— И все-таки кроме вас я не знаю никого из Центра «Э», кто бы вел публичный образ жизни.
— Не знаю, мне это интересно, мне это нравится. Это мой образ жизни, я этим живу.
— Нравится что? Внимание?
— Нет, публично доводить информацию, свое мнение до широких масс.
— Никто не рекомендовал прекратить этим заниматься?
— Я на пенсии — кто мне что скажет? Да и я же ничего плохого там не пишу. В телеграме разные есть персонажи, и точка зрения правоохранительных органов кем-то должна быть озвучена.
Илья Азар, спецкор «Новой газеты»