«Безмолвие девушек» и «Цирцея»: романы, которые по-новому рассказывают античные сюжеты Первый — о женском взгляде на Троянскую войну, второй — о героине второго плана

Литературный критик Галина Юзефович рассказывает о двух романах по античным сюжетам: «Безмолвии девушек» английской писательницы Пэт Баркер и «Цирцее» американки Мадлен Миллер. Обе книги пытаются по-новому взглянуть на знакомые истории: «Безмолвие» показывает женщин, теряющих мужчин на Троянской войне, «Цирцея» посвящена героине, которой в настоящих мифах досталось лишь несколько небольших сцен.

Пэт Баркер. Безмолвие девушек. М.: Эксмо, 2020. Перевод Р. Прокурова 

Все лучшие истории придуманы в Древней Греции, поэтому нет ничего удивительного в том, что каждое следующее поколение писателей в той или иной форме к ним возвращается, перелицовывая старые сюжеты в соответствии с требованиями и модами своей эпохи. Мода последнего полувека предписывает автору давать голоса безгласным, менять ракурс таким образом, чтобы в объектив попало нечто новое, а старое, напротив, предстало под неожиданным углом; а главное — вытаскивать на поверхность эмоции и переживания, в античном эпосе и драме упрятанные глубоко в подтекст. Все вместе это автоматически выводит на авансцену героинь-женщин: сведенные в первоисточниках до функции едва ли не инструментальной, в качестве протагонисток они обеспечивают современным интерпретациям классических сюжетов и должную меру эмоциональности, и новый ракурс, и очевидную смену приоритетов. Немка Криста Вольф пересказала троянский миф с точки зрения Кассандры, канадка Маргарет Этвуд в своей «Пенелопиаде» — от лица Пенелопы, а ирландец Колм Тойбин в «Доме имен» развернул «Орестею» таким боком, чтобы в центре оказались Клитемнестра и Электра.

Роман современного английского классика Пэт Баркер (на родине она известна в первую очередь как автор культовой трилогии о Первой мировой войне «Возрождение») «Безмолвие девушек» продолжает ту же традицию «модернизации» и «феминизации» греческого наследия. Главная героиня здесь — Брисеида, безымянная пленница (само ее имя — собственно, и не имя даже, а отчество, «дочь Бриса»), из-за которой разгорается распря между Ахиллесом и предводителем ахейского войска Агамемноном. Нелюбимая жена мелкого царька — союзника Трои, Брисеида становится свидетельницей смерти своих близких во время штурма родного города, а после достается Ахиллу в качестве военной добычи, а проще говоря — наложницы.

Не человек, но вещь, дорогая безделушка, переходящая из одних равнодушных рук в другие, никем не любимая — да что там, попросту не существующая вне мужского взгляда, Брисеида, тем не менее, ищет и находит в своем существовании среди ахейцев моменты если не счастья, то осмысленности, которые позволяют ей выжить и сохранить рассудок. И, конечно, огромной поддержкой для нее становится сестринство — матери, жены, сестры и дочери убитых троянцев, ставшие пленницами и рабынями в лагере греков, утешают и ободряют друг друга, обретая под пером Баркер субъектность и долгожданное право поведать, наконец, миру о пережитых утратах, страданиях и унижениях.

В «Безмолвии девушек» есть фрагменты потрясающей эмоциональной убедительности и силы. Самый, пожалуй, мощный и волнующий из них — перечень воинов, убитых Ахиллом в попытке настичь на поле боя Гектора. Начавшись как сухой список, в какой-то момент он трансформируется в негромкий и безысходный женский плач по каждому из упомянутых в нем людей — по Мулию, который начал ходить уже в шесть месяцев, по двойняшкам Лаогону и Дардану — один из них в детстве говорил так плохо, что брату приходилось переводить для матери его слова, по Ифитиону, которому на первой рыбалке с отцом никак не удавалось насадить червяка на крючок… Безликие статисты великой войны, благодаря Баркер все они на короткое мгновение становятся живыми, теплыми, узнаваемыми людьми, о смерти которых можно — и должно — скорбеть. 

Однако в целом амбициозный эксперимент Пэт Баркер следует признать неудачным или во всяком случае удачным не полностью. В какой-то момент повествование переламывается, и взгляд Брисеиды — а вместе с ней и автора — теряет свою специфическую женскость, а на передний план вновь — совсем как в оригинале — выходит вечная, великая и стопроцентно мужская история Ахилла, его гнева, его дружбы с Патроклом, его страшной мести за смерть друга и внезапного благородства над телом врага. Гомер переигрывает Баркер вчистую: его мужские персонажи вновь оттесняют на периферию слабо сопротивляющихся женских, женский голос растворяется в мужском, а вся логика повествования с тяжеловесной грацией возвращается в исконную колею, для того, чтобы величественно покатиться к предопределенному раз и навсегда финалу, в котором женщинам опять не находится места. 

Гомеровская история, спору нет, одна из прекраснейших в мире, и Баркер, на манер заправского аэда, пересказывает ее уверенно, поэтично, с небанальными вариациями канона, которые наверняка порадуют сердца тех, кому уже доводилось слышать разные варианты исполнения «Илиады». Более того, не вполне понятно, можно ли вообще развернуть этот брутальный сюжет таким образом, чтобы из бессловесных наблюдательниц, чей удел — стоять на стене и ждать гибели или прислуживать убийцам своих родных в военном лагере, гомеровские женщины превратились в полноценных героинь, а если да, то не потеряет ли от этого история крепости, которую штурмуют и обороняют герои, свое древнее очарование. Но даже если допустить, что создание полноценной женской версии «Илиады» в принципе возможно и осмысленно, «Безмолвие девушек» Пэт Баркер ею определенно не является. 

Мадлен Миллер. Цирцея. М.: АСТ, CORPUS, 2020. Перевод Л. Трониной 

Колдунья Цирцея в древности не удостоилась большого самостоятельного мифа: один раз она упоминается в истории об аргонавтах, где помогает их предводителю Ясону пройти очищение от скверны, а после мелькает в эпизоде «Одиссеи» — за дурное поведение превращает спутников героя в свиней, но после, очарованная Одиссеем, возвращает им человеческий облик. «Цирцея» Мадлен Миллер (российский читатель знает писательницу по лиричной «Песни Ахилла», вышедшей у нас в прошлом году) — попытка реконструировать судьбу этой профессиональной героини второго плана за счет вплетения в доставшуюся нам скупую биографическую канву цветных ниток, позаимствованных у других, еще более маргинальных персонажей греческой мифологии, или попросту синтезированных самим автором.

Если в детстве вы зачитывались «Сказаниями о титанах» великого отечественного мифолога и визионера Якова Голосовкера, а после увлекались Ахейским циклом Генри Лайона Олди, то прием этот не покажется вам совсем уж новым. В сущности, опираясь на то, что у нас есть, Миллер восстанавливает то, что только могло бы быть, стремясь при этом сохранить безусловную верность не букве, но духу античных преданий. А главным ориентиром в этом деле становится своеобразная историческая эмпатия, позволяющая автору если не стать древним греком, то по крайней мере примерить на себя его логику и образ мысли. Неслучайно, кстати, филолог Сергей Аверинцев, будучи, по легенде, спрошен о правдоподобии вдохновенных мифологических реконструкций Голосовкера, ответил в том духе, что Голосовкер сам в некотором смысле носитель традиции и ему виднее.

Дочь Гелиоса и морской нимфы, бессмертная Цирцея растет во дворце своего деда, великого титана Океана, и жизнь ее с самого начала тускла и безрадостна: от природы она наделена голосом, неблагозвучным и слабым, как у смертных, да и внешность ее, по человеческим меркам безупречная, с точки зрения других богов не выдерживает никакой критики. Все это делает Цирцею изгоем в ряду себе подобных. Однажды она становится свидетельницей наказания Прометея, укравшего у богов и даровавшего смертным огонь, и понимает, что, возможно, в общении с людьми она может оказаться счастливей, чем среди родных ей по крови нимф, богов и титанов.

Однако первая любовь Цирцеи, бедный моряк по имени Главк, оказывается недостоин ее чувства: став бессмертным и могущественным богом при помощи приготовленного юной богиней колдовского зелья, он тут же забывает о той, кому обязан своим дивным преображением. Более того, Главк предпочитает ей другую — пустоголовую и хорошенькую Сциллу, которую разъяренная героиня ненароком превращает в чудовище. С этого момента и богам, и самой Цирцее становится ясно, что от рождения девушке дарована редкая и драгоценная способность к колдовству. Для того, чтобы защититься от этого опасного могущества, боги ссылают Цирцею на уединенный остров, однако наказание оборачивается нежданным благом: именно здесь героиня впервые в жизни обретает и дом, и смысл жизни, и любовь, и радость материнства и, главное, осознание собственного предназначения. 

С исторической эмпатией у Миллер все обстоит отлично, так что, пользуясь формулировкой Аверинцева, ей, как и Якову Голосовкеру, в общем, виднее: реконструированный миф о Цирцее выходит у нее вполне складным и убедительным. Да, такого не было, но в логике древнегреческого культурного пространства оно вполне могло бы, имело право существовать.

Однако хороший миф далеко не всегда тождественнен хорошей книге — хуже того, часто он имеет неприятное свойство сопротивляться олитературиваннию. Примерно это и происходит с «Цирцеей» Мадлен Миллер: собранная из фрагментов и скрепленная авторской фантазией, «Цирцея» так и остается набором разрозненных эпизодов — безусловно, очень ярких и эффектных, но никак не складывающихся в целостную картину. Да и духовная эволюция героини — а именно она, вроде бы, для автора важнее всего — тоже не выглядит сколько-нибудь последовательной. В каждом следующем эпизоде Цирцея предстает перед нами немного другим человеком, и лакуны между этими этапами никак не заполняются — в целом, это не противоречит непоследовательной и противоречивой логике мифа, но плохо сочетается с читательскими ожиданиями от романа. Как результат, вместо законченной истории мы получаем набор кусочков чуть побольше того, который имелся у нас в распоряжении изначально. Не великолепная законченная амфора, но россыпь красивых черепков.