«Мы — агрессивные. И становимся все более агрессивными» Интервью Федора Бондарчука — об инопланетянах и спорах с властью

В российский прокат 26 января выходит четвертый полнометражный фильм режиссера Федора Бондарчука «Притяжение». Его предыдущая работа — «Сталинград» (2013) — собрала в российском прокате более 50 миллионов долларов и до сих пор является самым кассовым отечественным фильмом. «Притяжение» — первая картина Бондарчука, действие которой разворачивается в современной России. На многоэтажки московского района Чертаново падает космический корабль, и пока министерство обороны пытается установить контакт с пришельцами, жители столичной окраины, настроенные враждебно, устраивают беспорядки. В интервью журналистке «Медузы» Саше Сулим Федор Бондарчук рассказал, кто скрывается за маской инопланетян, почему он решил снимать кино о современной России, как относится к цензуре и почему сейчас не хочет критиковать власть.

— Один из главных признаков хорошего фантастического фильма — его достоверность. Фильм работает, если зритель верит в то, что происходит на экране. Как вы этого добивались в «Притяжении»?

— Меня били по рукам. (Смеется).

— Кто?

— Вот эти вот молодые (сопродюсеры фильма Михаил Врубель и Александр Андрющенко, оператор Михаил Хасая — прим. «Медузы»), но я их, конечно, об этом сам просил. Они не давали мне снимать мои любимые кадры с нижней точки, все эти dolly in и dolly out (наезд и отъезд камерой — прим. «Медузы»), использовать бифокальные линзы, рапиды и так далее. То есть все, что пришло из музыкального видео и рекламы, что я так люблю и за что меня так часто критиковали. Иногда мы все-таки использовали эти приемы, но в результате все вырезали.

Если отвечать на ваш вопрос, то достоверности я добивался, используя ручную камеру, почти документальную съемку, а еще у нас в кадре постоянно идут сводки новостей. Мы открывали ютьюб, вбивали в запрос «Бирюлево» — и смотрели, как это все выглядит на экране, а потом брали в руки камеру и шли снимать. Много использовали камеры GoPro, ведь сейчас есть уже целое направление — GoPro-арт, не говоря уже о фильме Ильи Найшуллера «Хардкор», который весь был снят от первого лица. Одним словом, супервайзерам по компьютерной графике пришлось нелегко, чтобы потом в этот материл добавить детали инопланетного мира.

Дальше была цветокоррекция. Я все предлагал «докрутить» цвет, сделать поконтрастнее, но оператор Михаил Хасая постоянно меня от этого отговаривал, говорил: «Ну, подождите, успокойтесь».

Потом я вдруг понял, что просто прячусь за этими техническими приемами. «9 рота» — история 1989 года, вывод войск из Афганистана, «Сталинград» — 1942 год, Великая Отечественная война — и тут мне впервые нужно было снять фильм про здесь и сейчас. Помню, как я встаю утром: весна шарашит, солнце, настроение хорошее — а я думаю, как бы соскочить, ведь через два дня съемки. Мне до последнего момента было очень страшно снимать этот фильм. Когда ты снимаешь про день сегодняшний, у тебя не остается никаких «заслонок», помощников в виде времени, отделяющем действие твоего фильма от момента, в котором ты живешь. И я оказался не совсем готов к этому путешествию, тут было много нового.

— А к тому, что на ваш фильм пойдет совсем новая аудитория — не та, что ходила на «Сталинград», — вы готовы?

— На «Сталинград» действительно пошла взрослая аудитория, но снимать только для тех, кому 12-25 лет, я не хочу. Хотя в случае с «Притяжением» получилось именно так: чего стоит только музыка, которая у нас звучит! Не думаю, что Сергей Леонидович Гармаш — мой киноталисман, снимавшийся в картине, знает, например, кто такой Скриптонит, Оксимирон или Фараон, или что он слышал про wechat-мессенджеры, но при этом мне очень хочется, чтобы именно такой коллективный Сергей Леонидович Гармаш пришел в кино.

Ядро аудитории нашего фильма действительно составляют люди в возрасте 12-25 лет, но не скажу, что я снимал кино для них, скорее, про них. Я бы очень хотел, чтобы его посмотрели и родители — возможно, фильм поможет им наладить разговор с детьми.

Мы проводили фокус-группы, результаты которых меня совершенно поразили. Школьники 12-17 лет — свободные, все считывают, умненькие, веселые, раскрепощенные. Но когда они заканчивают школы, то превращаются в страшных консерваторов, не желающих смотреть на себя в зеркало и разговаривающих словами из телевизора.

Что с ними происходит? Может, это часть взросления или такая защитная реакция, или им просто комфортно живется в собственном мире? У меня нет ответа. Меня поразило их агрессивное неприятие «других», и речь ведь здесь не про инопланетян — просто других: по цвету кожи, с серьгой в ухе, крашеных, бритых и так далее. Они их не принимают.

— Вы уже говорили, что «Притяжение» — фильм о прибытии инопланетян только формально, а на самом деле ваша новая работа о том, что происходит вокруг нас здесь и сейчас. Кого именно тогда вы скрыли под маской пришельцев?

— Я не являюсь автором идеи фильма. Ее принесли нам на студию мои сопродюсеры Миша Врубель и Саша Андрющенко. Эта история родилась, в частности, после событий в Бирюлеве (беспорядки на юге Москвы произошли в 2013 году после того, как 25-летний Егор Щербаков был убит выходцем с Кавказа, — прим. «Медузы»). Тогда тысячи людей увидели в своем городе и даже в своем дворе проявление невероятной агрессии, вдруг их район стал жить по каким-то своим правилам.

В итоге мы решили снимать не о человечках с длинными руками и ногами, не об устройстве их космического корабля, и не о том, как вывести его из строя, а про людей и их сложные характеры. Чего только стоит трансформация персонажа Саши Петрова. Мне кажется, этот агрессивный молодой человек, которого мы видим в финале картины, есть в каждом из нас, просто мы его душим, прячем за образованием, гуманизмом, который пытаемся в себе развивать воспитанием, религией.

— В Америке у научно-фантастических фильмов про инопланетян долгая история, но нельзя сказать, что сейчас этот жанр переживает расцвет. В современной России о пришельцах еще точно не снимали. Вас это подстегивало?

— Меня подстегивало то, что в современном российском мейнстриме нет фильмов о сегодняшнем дне. Был только «Духless», который перед выходом на экран все страшно критиковали и говорили, что книга устарела и снимать про наше время опасно. И все. Все большие фильмы-события: недавний «Викинг» — далекое-далекое прошлое, «Сталинград» — 1942 год, «9 рота» — 1989 год, «Ледокол» — середина 1980-х, «Экипаж» — стоит отдельно, «Легенда № 17», «Турецкий гамбит», «72 метра», «Батальон». Все последние большие релизы — это фильмы о прошлом.

— Почему снимать про нынешнее время может быть опасным?

— Уточню, я имею в виду мейнстрим — не артхаус, его как раз сегодняшний день и волнует. Может быть, для начала нам нужно представить систему координат, в которой должны существовать и действовать современные герои. Какой должна быть политическая или общественная система? Как это все будет выглядеть? Обойти эти вопросы все-таки не получится. Поэтому у нас не только про инопланетян не снимают, но и про реальных современных людей.

Да и в советские времена об инопланетянах — что я могу вспомнить — сняли всего три картины: «Солярис», «Через тернии к звездам» и «Москва-Кассиопея». И это была страна, которая отправила первого человека в космос, чей космонавт впервые вышел в открытый космос. Почему? Консерватизм, страх, внутренняя несвобода.

Для меня как для режиссера «Притяжение» работает сразу в двух направлениях: с одной стороны, это первые инопланетяне в современной России, с другой — возможность поговорить о важных вещах, ведь жанр фантастического кино очень изменился за последние годы. Как Кристофер Нолан со своим «Темным рыцарем» изменил фильмы-комиксы, так и Нил Бломкамп с «Районом № 9» приблизил нас сегодняшних к как бы фантастическому миру будущего. С тех пор стали появляться совершенно другие фильмы о космосе, например «Интерстеллар» или «Прибытие». Это картины не про инопланетян или межгалактические путешествия, а про людей.

Расстояние от экрана до зрительного зала сокращается, и чем меньше оно становится, тем интереснее. Приметы, черты нашего времени есть и в «Марсианине». Для меня этот фильм — вообще торжество образования и просвещения. Думаю, что выпускники Йеля, Принстона или МГУ, когда его смотрели, просто кричали: «Это наш парень на Марсе». Ведь именно сегодня Илон Маск объявляет набор волонтеров для миссии на Марс, и на него отзываются около миллиона человек. Мир меняется, а вместе с ним и кино, не понимаю, почему нам это не интересно.

— Так получается, что ваши фильмы определяют вектор развития всего российского кинематографа, всей индустрии — в стилистическом и техническом плане, кроме того, вы открываете новых актеров. Когда вы выбираете очередной проект, у вас мелькает мысль, что «новый фильм Федора Бондарчука» обязательно должен исследовать новую территорию, стать событием? Насколько это осознанно?

— Признаваться в этом, наверно, нескромно, но чего уж, мелькает. (Смеется). Когда я сказал, что мы будем снимать «Сталинград» в 3D, а еще лучше в IMAX, все крутили у виска. У нас очень консервативный взгляд на сакральную тему Великой Отечественной войны: в идеале фильмы о войне должны быть черно-белыми, а еще лучше — советскими. И только после того, как я снял пробную панораму будущего Сталинграда, не сцену боя, а просто солдат, сидящих в руинах, я смог убедить коллег, что так можно. А чего мне стоило сделать трейлер под кавер «What а Wonderful World» на английском языке? Отношусь ли я серьезно к тому, что задаю тренды? Наверное, нет, но получается именно так.

Помню, как я отказывался от полнометражных картин после того, как окончил ВГИК, и занимался рекламой и клипами. Меня это невероятно трогало и заводило. Первооткрывателем быть интересно. И я с гордостью могу сказать — и пусть меня закидают шапками — в «Притяжении» есть кадры, которые вы еще не видели.

Вот [Евгений] Гришковец — да и не только он — с критикой обрушился на фильм «Викинг», говорит, не нужно нам это все. А я считаю, что «Викинг» необходим и что важно развивать отечественную индустрию. Другое дело, что новое кино должно быть самобытным, должно опираться на классический советский кинематограф. Это сложный путь, но ведь в Индии получилось создать свой национальный кинематограф. Ну, любим мы балалайки, колядки, ну, нравится нам, как играют наши артисты, и пусть мы при этом все большие поклонники англо-саксонской школы. Мне кажется, что российская индустрия кино может возникнуть только на очень близком нам материале. Поэтому я так дорожу этим Чертаново и тем, что летающие, суперсовременно выглядящие, просчитанные на суперкомпьютерах и сделанные по последнему слову цифрового дизайна машины летают именно там.

— С той позиции, которую вы занимаете в российской киноиндустрии, как вы смотрите на проблему цензуры в культуре и искусстве? Какую сторону вы занимаете в общественной дискуссии, которая разгорелась после речи Константина Райкина? (Константин Райкин выступил на седьмом съезде Союза театральных деятелей России в октябре против цензуры — прим. «Медузы»).

— В этом разговоре я, конечно, на стороне Константина Аркадьевича, я не могу комментировать оскорбления господина Залдостанова — это совсем за гранью. Я всегда буду на стороне художника, я с ним готов разговаривать, спорить и дискутировать, но никак не хамить!

Что касается вмешательства государства в культуру и искусство, на мой взгляд, государство не может диктовать, но может и должно предлагать темы. Мне кажется, что весь сыр-бор начался именно из-за неверных трактовок того, что именно раскритиковал Константин Райкин. Диктовать — ничего нельзя, но предлагать — почему нет?

Мне кажется, в России получилось достичь некого баланса. Честно говоря, я не знаю ни одного примера, когда картина, как в советские времена, ложилась бы на полку или когда художника заставляли бы вырезать из фильма какой-то план, реплику или сцену. Да, много обсуждали «Левиафана» Андрея Звягинцева или «Дурака» Юрия Быкова, но никаких запретов не накладывали. Вообще, довольно сложно говорить о цензуре в ситуации абсолютно свободного интернета.

Мы выходим в прокат в Китае, и там из «Притяжения» вырезали почти 20 минут экранного времени. Вот это я понимаю — цензура! Когда ты сталкиваешься с таким, тебе начинает казаться, что здесь ты фантастически свободен и можешь позволить все что угодно. Другое дело, что устраивать «круглые столы», встречи с министерством культуры, с администрацией президента и проговаривать возникающие проблемы, спорить, критиковать, конечно, необходимо.

— Почему, на ваш взгляд, тон всех этих дискуссий получается таким резким?

— Мы агрессивные и становимся все более агрессивными. Включите новости: каким ты должен быть, если у тебя картинка мира такая? Я снимал «Притяжение» в том числе и об этом — нужно говорить, предупреждать.

— У героев «Притяжения» довольно четкая гражданская позиция. Насколько вам важно иметь возможность выражать ее в своем творчестве?

— Для меня важно высказывать любую позицию: гуманитарную, политическую, культурологическую. Конечно, важно. Не знаю, что еще сказать.

— Есть ли какие-то сдерживающие факторы?

— Только внутренние. Я не буду ставить эксперимент на зрителях, пользоваться запрещенными приемами. На первом курсе ВГИКа студентам говорят: пистолет, наставленный на экран, — это запрещенный прием, существуют и другие инструменты, чтобы вызвать у зрителя сильную эмоцию. Нельзя убивать животных в кадре — хотя есть примеры в истории кино, когда режиссеры-психи шли на это, чтобы добиться максимального эмоционального подключения у зрителя.

Всегда вспоминаю фразу: «Что нужно драматическому писателю? Философия, бесстрастие, государственная мысль историка, догадливость, живость воображения, никакого предрассудка любимой мысли. Свобода». Это Александр Сергеевич Пушкин. Вечная классика и извечный разговор, поэтому важный.

— Раз уж мы обратились к классике: для многих больших художников, критически мыслящих, быть в оппозиции к власти — это просто правило хорошего тона. Может ли сегодня в России крупный режиссер вести с властью критический диалог?

— Критика, по-моему, всегда прекрасна. Возможно, я идеализирую этот мир, и возможно, это связано с тем, что я сейчас нахожусь в переходном состоянии — мне скоро исполнится 50 лет. Я пожил в одной стране, потом в другой стране. Моя жизнь в принципе очень изменилась за последний год. Но сейчас я нахожусь в гармонии с собой, я свободно говорю о том, что мне важно, и критика, разговор с властью — это нормально.

Я поддерживаю [Владимира] Путина, для меня это нормально. Я это говорю, понимая, что прочитаю на «Медузе» ух какие комментарии! Но я это говорю с 2004 года.

Художники, кинематографисты и вообще люди искусства находятся в перманентной критике и неприятии любой власти — с этим согласен абсолютно. Есть ли это у нас в стране? Конечно, есть. Хорошо это или плохо? Так было всегда. А кто еще будет оппонировать, кто будет выявлять и указывать на проблемы, пусть даже сгущая краски? Только люди искусства.

— Вы однажды сказали в интервью: «Моя позиция: должны быть художники, которые внутри власти критикуют саму власть». Изменилась ли ваша позиция с тех пор?

— Если она изменилась, то тогда я разочаруюсь во всем. Конечно, должны быть художники, которые критикуют власть, вообще любой институт власти. Конечно, а как без этого? Иначе власть будет деградировать.

— Но себя вы к ним не относите?

— Я уже не раз высказывал свою позицию, но в данный момент мне интереснее снимать кино. А все мои бодрые выступления можно посмотреть в интернете. Сейчас мне просто жалко тратить на все это время, сейчас очень хочется снимать. Через год, два, три я буду уже другим. Займусь тогда критикой или не займусь, не знаю, но сейчас — кино. На другое времени нет.

Меня интересует молодая кровь, молодые кинематографисты, я питаюсь от них, меня интересует то, что я не доучил, не дочувствовал, не узнал, чем могу поделиться. Времени так мало, и мне его очень жалко, я хочу получать удовольствие от профессии.

— Вы сказали, что за последний год очень изменились. Такая перезагрузка происходит с выходом каждого фильма — или это именно «Притяжение»?

— В «Притяжении» для меня есть вторые смыслы, которые действительно притягивают. У меня жизнь сильно изменилась, я сейчас занимаюсь собой и своим кино, которое сам снимаю, кино — это жизнь, это люди, в первую очередь.

— Насколько для вас важно, чтобы ваши близкие придерживались одних взглядов с вами?

— Совершенно неважно. Я слушаю вечерами и хожу на лекции Димы Быкова. Могу заехать в гости к Ксении Собчак и получить свою порцию критики. Могу поужинать со Станиславом Сергеевичем Говорухиным. Я не думаю, что демократы и республиканцы не жмут друг другу руки, встречаясь где-то на премии «Оскар». Меня окружают порядочные люди, надеюсь, что я их тоже не подвожу.