истории

«Улыбайтесь, фройляйн, вас приветствует лучший город на земле!» Весной 2022-го писательница Женя Бережная эвакуировалась из Киева в Берлин. Свою историю она рассказала в романе «(Не) о войне» — он вышел в издательстве «Медузы». Публикуем его фрагмент

Источник: Meduza

В издательстве «Медузы» вышел роман «(Не) о войне» украинской писательницы Жени Бережной (дилогия «Терновая ведьма»). Раньше — до 2022 года — Женя писала сказки, преподавала писательское мастерство и вела подкаст о литературе. «(Не) о войне» — автобиографический роман, охватывающий события из жизни Бережной с 24 февраля 2022 года по 2023-й: воздушные тревоги, эвакуация, новая жизнь в незнакомом Берлине. Это очень личная история о войне, любви и преодолении травмы. Мы публикуем фрагмент романа вместе с официальным саундтреком книги — песней «Життя» группы «Бук Аннук».

Купить книгу «(Не) о войне» Жени Бережной можно здесь.

Саундтрек книги

Рыбы в небе 

Сентябрь — октябрь 2022, Берлин

Беда приключилась с электричками в Берлине. Чтобы доехать от Александерплац до Бернау, мне нужно садиться в U-бан до Зенефельдерплац, потом долго ждать пересадки до Панко и уже оттуда ловить наземный — S-бан под номером два. 

В приложении городского транспорта пишут коротко: на линии ведутся работы, простите за неудобства, рассчитывайте время с учетом простоев и пересадок. И я рассчитываю, закладывая лишние двадцать минут бесконечности на промежуточную станцию. Словно это космический вакуум, зазор между двумя отрезками реальности, по неведомой причине оказавшимися в разных плоскостях бытия. Желаешь попасть из одной в другую? Добро пожаловать в лимб. Здесь нет вечных мук, но нет и благодати небесной. Идеальное пристанище для поэтов, философов, героев, чуждых христианскому смирению, — и беженцев. 

Я езжу на интенсивные языковые курсы в Берлин и обратно каждый день, потому попадаю на Зенефельдерплац постоянно. Брожу под землей среди пассажиров-теней, ослепшая-оглохшая, размышляя, куда вынесет колея-река по доброй воле шагнувшую во мрак. Вот доказательство: цифры, пропечатанные на краешке билета, пятнадцатое октября, пятнадцать пятнадцать, зона АВС. Согласна ли ты отрешиться от света, очутиться там, где ничего не существует? 

Согласна! 

Вместо зерен граната, что надлежит проглотить, я компостирую проездной — снова и снова процарапывая рисочки на плотной бумаге.

Боюсь ли я застрять, перепутать направление? Еще ни разу желтый вагон U-бана не подвел. Тарахтя и хлопая дверями с узором Бранденбургских ворот, он добросовестно вытаскивает меня на поверхность по вторникам, понедельникам, четвергам и средам. В пятницу выходной — немецкий в языковой школе не преподают, и я нахожу другие места для печали. 

Сегодня четверг. Межпространство Зенефельдерплац позади. Я уже в S-бане, S-бан мчится сквозь медь и золото бранденбургских лесов. От их плавкой красоты щиплет глаза. Все идет наперекосяк, кроме, пожалуй, моего вагона, следующего строго по маршруту: Каро, Бух, Цеперник… S2, конечная станция Бернау. 

Я сдавленно кашляю в маску. Простуда — знак привязанности Северного моря — не прошла. Мне жаль расставаться с его нездоровой любовью, но от напряжения сводит мышцы живота. Помимо кашля, я давлюсь слезами. Слезы пугают соседей по вагону больше, чем сухой хрип моих измученных легких. 

Наверняка люди думают, я, как умершие сто лет назад пациенты Белица, больна туберкулезом. Осталось недолго, потому я рыдаю захлебываясь. Или у меня ковид — тяжелая форма, вот и глаза блестят лихорадочно, а пальцы холодные, как у мавки с дырой в спине, из которой вываливаются внутренности. 

Щупаю позвоночник. Дыры на удивление нет. Ковида тоже — я делала тест. Зато уже какую неделю в голове гул — тихий и ровный, словно звук тока в линиях электропередачи. Жить не мешает, но обволакивает, превращаясь из внешнего раздражителя в чувство, как зрение или слух. Чувство горя по оставленному дому. 

Я еду в Бернау, но не ощущаю себя там желанной гостьей. На прошлых выходных я лежала в постели, до изнеможения зацелованная ветрами Шлезвиг-Гольштейна — с насморком, пылающим горлом. Никто не зашел проведать меня, не поинтересовался, высокая ли температура. В моей комнате снова отключают отопление, даже пароль от «Нетфликса» сменили, хотя у нас семейный доступ.

Я по-прежнему ищу квартиру, работу, людей, а нахожу чистилище с десятками бессловесных фигур. Куда обратиться в чужой стране, кому принести боль от разбитого сердца, страх за близких, гнев на затеявших войну? Кто останется рядом, когда лучезарная дева из шествующей по лугам майской богини превратится во владычицу подземного мира, разрушения и смерти?

— Кто? — в воспоминаниях о вчерашнем вечере всплывает Людвиг. Мой день рождения, скромное празднование на двоих — пицца и вино. Несмотря на мой тарабарский английский, Людвиг внимательный слушатель.

Я делаю глоток. Мне исполнилось тридцать четыре, это всего лишь розе в крошечном бокале, но после мытарств, тоски, усталости оно действует как транквилизатор. Комната расползается по швам, из прорех лезет серая вата. Кресла вокруг стола хромоного пускаются в пляс. Кружатся спирально ступени, пока мы выходим на улицу, вращаются каруселью кладбищенские ворота.

— Куда ты ведешь меня, Людвиг? Мне нужно на Потсдамерплац. Оттуда в десять с копейками скорый региональный до Бернау, где мне не рады, где никто не ждет. Нам бы поторопиться, но я не могу идти. Постоим же минуту в приглушенном сиянии по-барочному воздушных икеевских люстр. Я вижу их зефирные силуэты в порталах окон, слышу, как играет музыка в укутанных сумрачным маревом, выстланных дремотным покоем берлинских квартирах. Оставь меня на Йоркштрассе. Как в постель, я лягу в полоску света и просплю до утра. 

Но Людвигу не нравится идея ночевки под балконами. Скамейка, аллея и старинное кладбище, на котором похоронены братья Гримм, тоже его не устраивают. Их могилы чересчур аскетичны — они разочаровали меня. 

По дороге к станции S-бана Людвиг смотрит на часы и поворачивает.

— Мы не успеем на Потсдамерплац. 

— Нет? — Я держу его под руку, потому что мне необходимо кого-то держать, чтобы не споткнуться, не провалиться в вертлявую бездну. 

— У меня под домом машина. Отвезу тебя в Бернау. 

До Бернау почти пятьдесят километров и еще столько же назад. Я вижу Людвига в третий раз. Людвиг видит, как один-единственный бокал дурманит меня, будто опиум, и все же готов тащиться со мной в эдакую даль. 

Откажись, Женя. Глубоко вдохни, дождись регионального до Эберсвальде и вежливо помаши рукой. 

Но мир вертится, наматывая на ось фонарные столбы и витрины магазинов, засасывая свет из баров и мансард, как прожорливая черная дыра. Я боюсь, если Людвиг отпустит мою руку, меня тоже затянет в космическую мясорубку, разорвет на атомы. Поэтому сажусь в машину, пристегиваю ремень безопасности, закрываю глаза.

— Вези меня в осеннюю пригородную ночь. Чувствуешь запах яблок? А вспаханной сладкой земли? Кто-то оставил для нас кадки с хризантемами на крылечках. Полюбуйся на цвета — желтые, алые, лиловые… Черные-черные в полуночном бархате.

Мы едем по ковровой дорожке из листьев, и темные абрисы ветряных мельниц охраняют наш путь, подмигивая огоньками. Длинный — короткий, длинный — короткий. Пятьдесят километров впереди — целая жизнь, чтобы расшифровать их послания. Я записываю сигналы на запотевшем окне. Людвиг никуда не торопится…

Но в конце концов мы приезжаем. 

И сегодняшний мой S-бан до Бернау тоже останавливается, предлагая покинуть вагоны. Конечная. 

Я выхожу, покачиваясь от кашля, похмельно звенящего в висках. Покормить котов и снова в Берлин — куда угодно, лишь бы не лежать калачиком в комнате, пока ее заливают сумерки, поначалу стекающие с подоконника струйкой, а потом перехлестывающие через край, как Северное море через дамбу. 

Я слышала, раньше в Шлезвиг-Гольштейне был специальный смотритель дамб. В штормовую погоду он объезжал их верхом и проверял, нет ли повреждений, не затопит ли море прибрежные фермы и поля. Мне нужен такой смотритель. Защитник моей плотины от хаоса и тоски. Регулярно они рушат оборонительные валы, которые я не успеваю громоздить, вымывают почву у меня из-под ног. И я вязну в жирной глине — по косточку, щиколотку, по бедра в плохие дни. Соль разъедает мне сердце, ее так много, что даже после того, как я вытаскиваю себя из ила, все внутри шероховатое на ощупь. 

Влив в себя чай с лимоном и имбирем, сироп от кашля, я отправляюсь искать своего всадника. Если есть подходящее место для встречи, то это Берлин. Нынче он особенно благосклонен — освещает мне путь. Нежданно-негаданно повезло попасть на ежегодный фестиваль света, тема — «Видение будущего». Я блуждаю по улицам завороженная, пока на колоннах Бранденбургских ворот распускаются цветы и туманности из соседних галактик, а со стен университета Гумбольдта осыпается графическая лепнина и тут же появляется новая, изысканнее прежней. Вот бы украинским городам эту технологию. Раз — и крошево фасадных кирпичей собирается воедино, трещины в бетоне затягиваются, покрываются свежей краской. Два — и мертвое возвращается к жизни. 

Сраженная простудой и световым шоу, я дохожу до Музейного острова и окончательно теряю голову. Прямо напротив Берлинского кафедрального собора в небе парят гигантские разноцветные рыбы. 

Я опоздала с защитником — море вырвалось из берегов. Неудивительно, что мне так невесомо и одновременно давит на барабанные перепонки, картинка перед глазами расплывается, а звуки доносятся издалека. Я проспала момент, когда вода проделала брешь в моей дамбе и пастбища с овцами утонули.

Запрокидываю голову и вглядываюсь в исполинских рыб, помахивающих плавниками, вспыхивающих розовым, зеленым, голубым, как электрические скаты. Выглядит элегантно. Может, и мне стать рыбой, презреть силу притяжения, кружиться в холодных и теплых потоках, источая запредельное сияние?.. Сделаться полой изнутри, чтобы толща морская не имела надо мной власти. 

Звучит освобождающе, но для этого придется покинуть лимб не в желтом вагоне U-бана, а в неведомом направлении, сменить звонкую прозрачность осенних скверов на бледную тонкость рисовой бумаги, из которой сделаны рыбы и воздушные змеи. Навсегда. 

Нет, я хочу быть телесной! Стоять на перекрестке Фридрихштрассе и Унтер-ден-Линден в янтаре октября — незатвердевшего, податливого, и чувствовать, как новые ботинки начинают тереть пятки. Наполняться кружевной весомостью югендстиля, вплетаться живым узором в фасады домов, ходить по винтовым лестницам, поглаживая перила. Вписывать себя неподвижную в витрины кофеен и вдруг оборачиваться солнцем, вокруг которого оборачивается мир. 

Для этого прежде всего нужно поесть и согреться. Даже солнцу требуется энергия, а мне и подавно. Затем хорошо бы отыскать приют на ночь — не подернутое мороком чистилище, не фантомную пышность световых иллюзий, но настоящий дом. 

Достаю телефон, листаю адресную книгу. И, пользуясь азбукой ветряных мельниц, расшифрованной по дороге в Бернау, отправляю сигналы: короткий, длинный, короткий, каждый повторяется трижды. Прежде чем мой крик о помощи долетит до ближайших планет, пройдут тысячи лет, но быть может, в этом городе найдется кто-то ближе. 

Минута за минутой. Силуэты рыб взмывают на горизонте — величественные жуткие призраки над громадой собора. Глубоководное течение Берлина понемногу сносит меня в их сторону. Я хватаюсь за скамейки и фонарные столбы, продолжаю отстукивать по тачпаду: короткий, длинный, короткий…

Телефон издает звон, и во всплывающих сообщениях вижу: 

«Женя, милая, приезжай. Напою чаем, а лучше сама заберу. Где ты?»

«Я здесь, окруженная обманчивым светом, в эпицентре темноты, под необъятной водой в царстве духов, я в людной пустоте чужих вокзалов, отстраненной неуютности безымянных станций S-бана — всех этих Allee и Straße, сливающихся в единую черту, вытесняющих меня за…»

«Поняла. Видишь трамвайную остановку? Спрячься под крышу и жди. Машина из каршеринга с надписью „Miles“ на боку». 

Жду… Вместо заветной всадницы приезжают трамваи. Без номеров на табло и опознавательных знаков — крадутся к платформе, как голодные звери. 

«Айда с нами на Зенефельдерплац, Фергессенштрассе, Унтер-дер-Эрде… Туда, где необременительно и легко…»

«Прочь! Я жду свою всадницу, нам не по пути». 

«Брось, ты кашляешь и дрожишь. Почти полночь, никто не придет. Самое время узнать, куда увозят заблудившихся пассажиров наши вагоны». 

Я затыкаю уши, не спорю с трамваями — пусть катятся восвояси. 

«Ты пожалеешь! — скрежещут они. — Это сейчас город похож на елку с гирляндами, а ближе к рассвету — в три, в четыре утра здесь промозгло и мертво, как на дне колодца. Никакой югендстиль с эркерами-арками не спасет…»

Я не слушаю. Жду…

И вот раздается шорох шин по асфальту. Черный «Фольксваген» с белой наклейкой «Miles» на двери. Тени трамваев шарахаются от него, как от факела, а я, наоборот, бегу навстречу, запрыгиваю в салон. Женечка, как хорошо!

Завтра я проснусь в солнечной комнате рядом с парком Фридрихсхайн, приготовлю завтрак для нас обеих. Мы будем есть шакшуку и болтать ногами, сидя на высоких барных стульях, и рыбы с трамваями развеются. 

В круглом зеркале в Жениной спальне я отражусь цветной и объемной. И вспомню этот миг, когда мы едем вдоль штормового моря по краешку дамбы, а камни осыпаются под колесами. 

Женя ведет ровно, потому что знает: дамба выстоит. Сегодня она назначена смотрителем, и ее уверенность передается мне. Пусть соль и вода сколько угодно глодают почву, а ветер выцарапывает песок. Дамба выстоит. Вопреки оползням, трещинам, разрушениям. Узкой дорогой по-над обрывами выведет нас домой. 

Книгу Жени Бережной и другие книги издательства «Медузы» можно заказать здесь. Каждая ваша покупка помогает «Медузе» выжить.