истории

«Приехала в Россию красивая и молодая, а уехала хромой» В Москве покажут фильм «Продукты 24» — о гольяновских рабах. Мы поговорили с режиссером и с женщиной, которая против воли проработала в магазине 10 лет

Источник: Meduza

3 сентября в Москве пройдет благотворительный показ фильма «Продукты 24» Михаила Бородина (вырученные средства будут направлены на помощь фондам, которые поддерживают беженцев и мигрантов). Это художественная картина о работниках магазина в Гольянове, которые годами находились в рабстве у владельцев бизнеса. Сегодня эти магазины продолжают работать, и там все еще живут люди — против собственной воли. «Медуза» поговорила с Бакией Касимовой — одной из рабынь «Продуктов», которая провела в заточении 10 лет и история которой частично вошла в фильм. А также с режиссером Михаилом Бородиным и правозащитниками, которые пытаются вызволить работников из магазинов сегодня.

Бакия Касимова

пробыла в рабстве в магазине 10 лет

— Как вы отнеслись к идее Михаила Бородина снять фильм про магазин?

— Рада была, надо было снять. Я даже попросилась сыграть там [эпизодическую] роль, потому что тоже хочу в кино сниматься. Он сказал: «Хорошо».

Это кино кто-то понимает, кто-то не понимает. Кто понимает, тот чувствует, как надо смотреть. Я видела фильм и не смогла сдержаться: я плакала. То, что показано, — это то, как все со мной случилось, примерно. Я чуть с ума не сошла, когда фильм увидела. Сидела с подругой и говорила: «Так было, вот так». А подруга: «Тихо, тихо, сиди». Успокаивала.

За 10 лет в магазине столько всего случилось — это одна большая буханка хлеба. Фильм Миши — это только кусок. Если делать фильм именно по моей истории, то это сериал будет. Вы кино видели? Там один раз избивают. А нас за один день по пять-шесть раз, бывало, били.

— Магазин продолжает работать. Как вы к этому относитесь?

— Если время будет, я сама поеду, посмотрю, как работает. Пойду и буду ругаться [с владелицей]: «Выйди на улицу! По одной [один на один] будем разговаривать». Это шутка. С того времени я пару раз была там, с журналистами ездила. В 2012 году, когда мы только оттуда вышли, Жансулу подошла ко мне. Тогда я ее видела в последний раз. У нас были очные ставки три раза в 2012 году вместе с адвокатом, но она не приехала. 

Если я сейчас поеду в магазин, я не смогу сдержаться. Я все буду ломать и милицию [полицию] буду звать. Но они деньги милиции дадут, а меня посадят.

Я не боюсь. Просто у меня дети есть. Поэтому я молча, по-хорошему жалобы пишу. По-плохому надо было делать давно, но просто у меня дети, поэтому боюсь. Они не жалеют ни детей, ничего. Что хотят, то и делают. Жансулу и Сакен [Муздыбаев, муж Жансулу] владельцами магазинов были и до конца жизни будут, а потом их дети.

Мы вышли из магазина в 2012 году. Год другие люди работали [руководили магазином], чтобы все успокоились. Когда все успокоились, опять они сами [Жансулу и Сакен Муздыбаевы] заработали. После этого в 2016 году еще одна девушка убежала оттуда. Так и дальше будет всю жизнь.

— Какой вы помните Жансулу?

— Она себя любит, хорошо одевается. Никогда не ходила, всегда на машине ездила. Утром придет, и все: из магазина не выходит, камеры смотрит и сидит. Она боится одна ходить или гулять.

Характер как хамелеон. Настроение хорошее — к нам хорошо относится, настроение плохое — с нами хуже. Я 10 лет на кассе овощами торговала. С овощами бывает один день хороший, один день средний — это торговля. Если хорошо продала, то праздник нам. Если не продала, то целый день с утра до вечера избивает, издевается, что хочет, то и делает. Когда мы плакали или она кровь нашу видела, только после этого успокаивалась. Она такая была. У меня шрамы везде, и где груди — там тоже шрамы, руки сломаны, рваная везде, под ногти иголки засовывали, палками била. На голове тоже шрамы: за волосы таскала туда-сюда.

— Когда вы в первый раз приехали в Москву? И почему вы переехали?

— 25 ноября 2003 года я уже в Москве была. У меня тогда дочке полтора годика было. Мне было 25 лет. До этого я жила в Узбекистане. Там у знакомой муж был знаком с Жансулу. Она предложила приехать в Москву к ней работать в магазин, говорила о зарплате 500 долларов [в месяц]. В 2003 году я думала, что за два-три года с такой зарплатой куплю себе квартиру. Так и мечтала.

Мы из Узбекистана в Шымкент приехали, с Жансулу познакомились. Три девчонки приехали. Она выбирала из нас: двоих отправила обратно в Узбекистан, а мне сказала, что я поеду в Москву.

Кому деньги не нужны? Тем более что я казашка, они тоже казахи. Я поверила: свои же. В Шымкенте она пообещала зарплату уже 400 долларов. В Москву приехала, сказала — 300 долларов будет зарплата. В магазин поехала, сказали 200 долларов. В конце — ничего.

— Вы никогда не получали зарплату?

— Нет, не заплатили ни одной копейки. Жансулу всегда нас пугала, когда мы просили зарплату или говорили, что поедем домой. Сначала, когда мы были новенькие, то видели, как других избивают. Например, если они не продали что-то или оставили на прилавке йогурт просроченный. Потом нас всех за такое били.

Документы она сразу забрала. Сказала: «Вам, чтобы по улице гулять и отдыхать, регистрация нужна будет. Будем документы делать». Она даже кому-то российский паспорт обещала. После этого я паспорт свой не видела 10 лет. Первые дни я просила его, а она говорила: «Сейчас у меня времени нет. Потом будем разговаривать. Выйди». И все.

После освобождения я увидела в своем паспорте две печати — якобы за время работы в магазине я выезжала в Узбекистан, а потом заезжала обратно в Россию. Мы когда из магазина вышли и в полицию пошли 30 октября 2012 года, один из полиции кричал на меня и мою маму: «Почему она не уехала? Десять лет здесь была. Вот в паспорте печати есть — два раза заезжала и выезжала». Но они сами ставили печати, я не выезжала. 

Если кто-то из сотрудников убегал из магазина в полицию, Жансулу туда звонила. Ее [полицейские] спрашивали: «Почему деньги не платите? Почему паспорт не отдаете?» Она говорила: «Она у нас украла 100 тысяч и сбежала». Жансулу пугала, угрожала писать на нас жалобы. Если кто-то в кассе деньги крал, сок попил или овощи поел с прилавка, она говорила: «Я в лес увезу, таджики изнасилуют и тебя живой закопают». Всегда так пугала. Поэтому как не делать то, что она говорит?

Иногда она, наоборот, что-то обещала. У меня спрашивала: «О чем мечтаешь?» Я всегда о парикмахерской мечтала. Она говорила: «Я парикмахерскую открою, ты будешь работать там». Поверила я. Откуда я знала, что так будет? Ну что делать? Жизнь такая. Хочешь не хочешь, а этого не вернуть. Правильно?

— Где вы жили с 2002 по 2012 год?

— Когда мы приехали в Москву, то один день на квартире были. После этого переехали в магазин, жили на складе. Если на складе было много товара, то в магазине спали на полу, где овощи и фрукты. Спали два-три часа, и все. Мы же круглосуточно работали. В год один-два раза, когда кто-то заболеет или что-то случится, она мне всегда говорила: «Бану (а она всегда изменяла имя. Меня зовут Бакия, а она говорила: „Я тебя буду звать Бану“), с ним иди, по делам за детьми смотреть». У них [сотрудников магазина] дети маленькие были. Она говорит: «Иди за детьми смотри». Тогда я ходила и за детьми смотрела.

Еще мы каждый день водку пили и курили. Кто не пьет, тех заставляют. Она сама каждый день пила: пьет и нас заставляет. Она сидит, королева, а мы стоим. Мы никогда не сидели. Всегда стояли и для водки закуски делали. В день по одной — три бутылки.

Мы друг друга ненавидели, били, избивали. Секретами не делились никогда. Я один свой секрет сказала — и за это меня избили. После этого я секретного никогда не говорила. И сейчас мы не общаемся.

Помню, была девушка, девять лет работала, раньше меня приехала. Через три-четыре года после нас она уехала домой. Приехала в Россию красивая и молодая, а уехала хромой. Родственники тех, кто работал, иногда приезжали в магазин. Нам Жансулу говорила, что когда кого-то будут искать, то надо всех скрывать и говорить, что здесь такие не работают и мы таких не знаем. 

— В магазинах проходили проверки?

— Один раз ночью из полиции Гольянова пришли, а мы все тут, в зале, спали. В зале же нельзя спать. Мы шкафы сзади открыли, встали и там скрылись. Не дышали, тихонько стояли. Я не знаю, зачем они приходили. Потом тоже приходили каждую неделю или каждый месяц, деньги забирали и продукты бесплатно брали.

— Когда вы сбежали из магазина?

— Сбегала я один раз, это был 2009 или 2010 год. Праздник какой-то был, и народу много было, а дождь сильный лил. Я не успевала в кассе пробивать товары, чтобы всех людей обслуживать. Из-за этого Жансулу меня позвала в комнату. Мы зашли, и она меня начала бить за то, что я не отпускаю клиентов быстро. Как робот надо работать там, как робот кушать. Человеческого нет. Просто робот должен там работать, а я не успевала. И она меня сильно избила и сама на кассу стала.

Я смотрю, что сзади дверь открыта, где этот склад, куда товары привозят и мусор выносят. Я все бросила и убежала. У меня резиновые тапочки были, лосины, тонкая водолазка и фартук — в этом я убежала. Пошла не знаю куда. Два-три дня ходила. Днем я просила у дворников хлеба и воды. Я им рассказала, что случилось, они сказали идти в полицию. Я пошла грязная везде, как бомж уже. Они спросили: «Где это было?» — «В Гольянове. У меня паспорт отобрали. Я убежала». — «Ну иди тогда в Гольяново, это не наша территория. Там разберись». И меня выгнала полиция. Жизнь такая: по Москве гуляла, а обратно в Гольяново пришла к магазину. 

Я увидела одну покупательницу свою недалеко от магазина. Она сказала, что поможет. Я к ней домой зашла, она одежду дала, я искупалась и сидела ждала. Она сказала, что сходит в магазин. Я ей говорю, что когда в магазин пойдешь, то не надо говорить, что я здесь. Она сказала, хорошо. Но все равно она привела Жансулу и пришла с двумя пакетами продуктов. За то, что меня нашла, наверное, отблагодарили ее. 

Когда я в глазок увидела, что Жансулу стоит, я чуть с ума не сошла. У меня все дрожит — ноги, руки. Думаю о том, что сейчас точно убьет, представляю, как меня в живых уже нет. Она же всегда предупреждала, что того, кто убежит, она живым закопает. Жансулу зашла, с понтом плакала, что такого не будет, и месяц со мной нормально общалась. Через месяц опять начала [бить].

Такая жизнь была. Слава богу, я оттуда вышла. Но все равно обидно. Они же других так и мучают. Я вспоминаю и с ума схожу. Думаю, что надо им что-то сделать, чтобы они прекратили дальше так издеваться над людьми. Почему в России на обращения таких людей не смотрят? Никто не отвечает. Я хоть журналистам, хоть любому человеку, хоть адвокатам или опергруппе — всем этот вопрос задаю. Ответа нет. Говорят: «Не знаем». 

— За время работы у вас родилось два ребенка. Как это произошло?

— Да, девочка родилась, а Жансулу ее себе забрала. Сказала, что будет воспитывать как свою дочку. Но она отправила ее через шесть месяцев куда-то. После этого через два-три года сказала, что дочка умерла.

У еще одной девушки, Лейлы, тоже дочка была — годик или два. Эту дочку [Жансулу] тоже забрала, через три месяца сказали, что умерла. Мою дочку корова задавила, как она сказала. А ее дочка с балкона упала. И все. Она или продала их целиком, или на органы, или в другую страну. Этого никто не знает. 

У меня сейчас денег нет, чтобы ДНК-экспертизу сделать. Где похоронена дочка, тоже не знаю. Я хочу все сделать, добиться, но никто не помогает. Хочу пойти в Европейский суд [по правам человека]. Но он тоже остановился, и я не знаю, что дальше будет. Никакой поддержки нет. Были бы деньги, я бы никого не просила о помощи. Везде сейчас деньги решают. Деньги есть — ты человек. Денег нет — не человек.

Второй мой ребенок, сын, тоже родился, когда я была в магазине. Они его сразу отдали няньке. Они другую квартиру снимали, и там няньки были — муж и жена, которые за нашими детьми смотрели. Мы своих детей не видели по несколько месяцев. С моим сыном ничего не делали. Когда ему было два или три года, то ногу сломали. Рентген показал, что ноги сломаны и кривые выросли. Он не ходил, а ему четыре года было. У него рахит появился, мы его лечили. Сейчас он с моей мамой, его бабушкой, в Узбекистане. Он со мной будет жить, а с кем еще? В больнице лежать будет. На это я тоже деньги отправляю: 300–500 долларов уходит за одно лечение. Но что делать?

— Вы уезжали из России после 2012 года, когда вас освободили из магазина? 

— В 2013 году я была дома, в Узбекистане. В 2014-м приехала обратно в Россию. Потом опять уезжала и снова возвращалась. Два-три года в Москве, потом домой поеду. В 2019-м приехала в Москву снова. Я приезжала в Россию, чтобы подать заявление в ЕСПЧ. Я ищу свою дочку. Я хочу до конца добиться справедливости. 

Я сейчас не работаю. Пока сижу дома с другими своими детьми. В 2014 году я приехала в Москву и занималась уборками, работала посудомойщицей. Но я не думаю о том, чтобы работать в других магазинах. 

— После выхода из магазина у вас еще родились дети? 

— Я замуж вышла в 2015 году, родила в 2018-м. Жизнь же вперед уходит, а не назад. Жить надо же, правда? Это судьба. С мужем сейчас не живу, сама кормлю четверых детей. Дочка учится в Казахстане на переводчика китайского и английского. Третий курс окончила. Контракт оплачиваю я. Поэтому работаю, когда могу. А что делать? Что есть в Узбекистане? Ничего нет, я там таких денег не найду.

Мы из магазина вышли, и слава богу. Но я хочу остаться в России. Я так сказала: «Российский паспорт буду делать и здесь хочу жить». Уже привыкла. Домой поеду на месяц, а в России — два-три года. Кто, как и где хочет, так и живет, правильно? Судьба была такая. Не убегать же из России? Хочу дочку найти, хоть мертвую, хоть живую, чтобы их [владельцев магазина] посадили, наказали. Чтобы с другими людьми они так не поступали. 

До сих пор магазины эти работают. Никто ничего не делает. Потому что Жансулу всех покупает деньгами. Все бывшие работники домой уехали. Им, чтобы они рот закрыли, деньги дали. 

— Что вы почувствовали, когда журналисты и активисты пришли в магазин вас освобождать?

— Я не поверила. Когда я маму увидела, слезы шли. Я 10 лет до этого плакала, и уже слез не осталось. Но я, конечно, рада была.

Журналисты постоянно берут интервью, но дальше дело не продолжается. Я уже 10 лет даю интервью, до сих пор никакого эффекта. Не обижайся. Просто мне обидно. Скажешь, но вперед не двигается, ничего не получается.

Скоро я буду в Москве ходить везде — в прокуратуру и везде. Все буду делать, что могу. Это же рабство было. Тот, кто наверху сидит, один раз нажал бы на них — и дальше это бы не продолжалось. Я не знаю, то ли новости не видят? Или видят, но глаза закрыты? Ведь и в 2016 году снова сбежала оттуда девушка. Про нее писали, снимали репортажи. Все то же самое. Получается, 20 лет существования рабства в отдельно взятом магазине никого не волнует по факту.

— Вы часто вспоминаете время, когда работали в магазине? 

— Да, я не забываю этого. Я давно забыла бы, мне деньги предлагали. Жансулу мне предлагала 60 тысяч долларов. Моим маме и папе позвонила, сказала: «60 тысяч долларов дадим, пусть она отказ [от возбуждения уголовного дела за рабство] пишет и приезжает». Жансулу предлагала перейти моей маме и папе из Узбекистана в Казахстан, чтобы там забрать деньги. Мы посоветовались и сказали: «Нет. Пусть они сами в Узбекистан приедут на границу и там отдадут деньги». Они не сделали этого. Думаю, они хотели подставу сделать, наркотики подложить. Если бы она хотела деньги дать, она бы так сделала, правильно?

Я видела все своими глазами. Другому человеку скажешь, кто-то не верит, кто-то говорит: «Сказки какие-то». Как хотите, так и думайте. Я просто хочу добиться, чтобы владельцев магазина наказали за то, что со мной творили. Были бы деньги, я давно всех посадила бы.

Михаил Бородин

режиссер фильма «Продукты 24»

— Вы сняли документальный фильм «Cotton 100%» о рабстве в Узбекистане и художественный «Продукты 24» о рабстве в магазинах Гольянова. Почему вас заинтересовала тема рабства?

— Когда ты близко сталкиваешься с принудительным трудом, возникает диссонанс. Мы живем в XXI веке, но рабство все еще существует. Я решил, что нужно высказаться на эту тему. Это единственный способ бороться с такими историями, где прямое действие невозможно, — высказаться на эту тему, проанализировать ее. 

После съемок «Cotton 100%» я стал больше изучать тему современного рабства и наткнулся, конечно, на самую громкую историю в России, на эту тему — историю гольяновских магазинов.

Я поехал в один из этих магазинов и увидел все, что описано в открытых источниках и интервью по этой теме. Поделился историей с продюсером Артемом Васильевым из компании Metrafilms, с которым мы делали другой сценарий. Он сказал: «Давай делать ее». И мы начали работать. 

— Если бы магазин сейчас не работал, вы бы сняли этот фильм?

— Не знаю, однозначно не могу ответить. Но думаю, что все равно рассказал бы эту историю, но с другим сюжетом и финалом. Именно то, как обстоят дела в реальности, делает концовку фильма такой, какая она есть. 

— Когда вы поехали в магазин? И что вы там увидели?

— [Впервые] я поехал в магазин в ноябре 2018 года. Я слышал об истории гольяновских рабов раньше, но глубоко в нее не погружался. Мне было интересно, что там происходит, работает ли магазин. Может быть, там сменились владельцы? Но нет, все так же, как и было в 2012 году [когда рабов освободили].

Во время подготовки к съемкам «Продуктов 24» мы с художником повторно ездили туда, чтобы проникнуться атмосферой. Ничего интересного там не происходило. Это довольно грязное замкнутое пространство с неярким, глухим светом. Все время было ощущение, что тебя контролируют. Когда мы зашли в магазин, [из подсобного помещения] сразу же вышел человек и стал следить за продавщицей. Она не могла рассчитать покупателя: не знала, как работает терминал. Он подошел и объяснил, был довольно агрессивен.

Еще было ощущение хаоса. В супермаркете или сетевом магазине все расставлено по полочкам, в этом есть логика. А тут все перемешано: шампуни стоят рядом с вяленой рыбой. Ощущение было неуютное.

— Вы общались с сотрудниками магазина?

— Нет. Продавщица была в растерянности. Мне кажется, она даже не смогла бы со мной пообщаться. С этим человеком говорить не хотелось.

Мои актрисы тоже ездили в магазин, вот они общались с сотрудниками. Я их просил не ходить, но они не послушались. Они купили там статуэтку в виде Тадж-Махала с подсветкой. Мы поставили ее в кадр. Актрисы — обе казашки, одна из них говорит по-казахски. Она общалась в магазине с мужчиной, он ей предлагал работу. Спрашивал у нее, откуда она и не нужна ли работа. Они [актрисы] даже снимали это на камеру, я ничего об этом не знал. Я увидел этот эпизод, только когда мне прислали фильм о фильме, в котором использованы эти съемки.

— Как вы выбирали актеров для фильма? 

— Наш кастинг-директор Элина Терняева — настоящий профессионал. Большая удача, что она согласилась работать с дебютным художественным фильмом. В Москве найти актеров из Центральной Азии трудно: они не востребованные, их нет в базах данных. Таких актеров ищут либо на улице, либо по объявлению. Так мы их и собирали. Привозить актеров из других городов не было ни бюджета, ни возможности из-за ковидных ограничений.

На одну роль претендовали два человека. Молодой парень из театрального вуза в Петербурге, который делал все очень театрально, «очень правильно». Второй — Толибжон Сулейманов, с которым мы в итоге и работали, никогда нигде не снимался. Он — студент технического вуза, не понимал, что нужно, делал все по наитию, и это было идеально. 

— Какую задачу вы ставили перед актерами? 

— Я не умею ставить задачи. Мы с каждым актером проводили небольшие уроки, чтобы они привыкли к камере. Дальше читали сценарий и разбирали каждый из образов, говорили о том, какой это человек. Мы это делали с Элей [Терняевой] и на уровне кастинга. Работа с актером по большей части проходит в момент кастинга. 

— Истории скольких реальных рабов из Гольянова легли в основу фильма?

— Трех-четырех. Некоторые случаи взяты из адвокатских опросов, с некоторыми людьми я встречался лично.

Я познакомился с Бакией [Касимовой — одной из рабынь магазина]. С ней мы ездили еще к одной женщине [работнице магазина]. Я не буду называть ее имя, потому что это неэтично. На тот момент они с Бакией не виделись около шести лет. Женщина сначала не хотела выходить к нам — видимо, боялась. Потом все же вышла, мы сели разговаривать. Выяснилось, что она только что вернулась из того самого магазина. Она сказала, что поехала туда и продолжила работать, чтобы быть рядом с ребенком, который там остался. 

— Почему вы решили не показывать в фильме многие страшные эпизоды, которые происходили в действительности?

— Насилие на экране — довольно спорный момент, если это не хоррор или боевик, которые это детализированное насилие предполагают. Если это драма или произведение, близкое к реальности, то постоянные и откровенные избиения и травмы — испытание для всех: и для участников съемочного процесса, и для зрителей. Поэтому мы старались аккуратно работать с этими эпизодами. Понятно, что без них не обойтись, сама история такая: в реальности рабы подвергались насилию многократно каждый день, и реальность эта продолжалась девять лет. А фильм длится чуть больше полутора часов, и нужно было найти баланс.

— Почему вы не указали в титрах, что магазин работает до сих пор?

— Изначально в сценарии это было. Но в процессе обсуждения с продюсерами мы пришли к выводу, что это фильм о другом. Он о главной героине, Мухаббат, ее переживаниях и терзаниях. Зачем в конце говорить, что магазин работает? Это безэмоциональная фиксация факта, и это мощнее, чем изображение. Этот текст может поменять все восприятие фильма, который мы сделали. Мы этого не хотели. Сообщение о том, что магазин работает, — это шок-контент, в этом проявляется журналистская или документальная логика. Мы же стараемся высказаться с помощью визуальных образов. 

Например, есть фильм «Золотая перчатка» — потрясающая картина про маньяка, орудовавшего в Гамбурге. Она максимально приближена к реальности. В конце фильма показывают фотографии улик, и эти снимки точно совпадают с образами на экране. Если бы мы выбрали такой метод повествования, как в «Золотой перчатке», это [титр про магазин] было бы оправдано. А у нас — выдуманная история, собранная на основе рассказов нескольких женщин, которые были в рабстве. Это бы нарушило художественную логику фильма.

— Какие истории гольяновских рабов из тех, что вы узнали, не попали в картину?

— Фильм часа на три-четыре тянул, можно было бы столько судеб показать… Даже Бакия не все рассказала. Другая девушка рассказывала, как ей удалось сбежать: ей помог водитель. Она поселилась в квартире с таджиками, они ее приютили и спрятали. Но ее вычислили, не знаю как — по телефону, наверное. Туда пришла полиция, девушку вернули в магазин. 

Была история о женщине, которая живет в доме, где находится магазин. Она давала показания. Когда юристы и правозащитники попросили ее еще раз прийти в суд, она отказалась. У нее двое детей, они ходят в школу мимо магазина, и женщина боится, как бы чего не случилось. Раньше она писала жалобы на магазин, заходила туда, пыталась поговорить с работниками, общалась со следователями. Но в итоге побоялась за детей.

Были случаи, когда люди помогали [рабам выбраться из магазина]. Это истории на несколько сезонов сериала. 

— Вы понимаете, что движет владелицей магазина Жансулу?

— Мы решили не копаться в природе ее зла, а просто сделать ее маньяком. У нас ее зовут Жанар, [изначально по сценарию] она была злая, и все — без прикрас. Но потом появилась Людмила Васильева, замечательная актриса Нюрбинского государственного драматического передвижного театра, и привнесла неоднозначность в этого персонажа. Она реально очень похожа на Жансулу. Когда мы ее накрасили, перекрасили волосы и примерили костюм, Бакия удивилась, насколько они похожи.

Людмила Васильева — очень добрый человек, в ней есть какая-то магическая якутская энергия, которая и привнесла эту неоднозначность. Она играла абсолютное зло, не являясь им. Этот контраст стал основой для [характера] Жанар.

В реальности, как рассказывала Бакия, Жансулу тоже могла похвалить. Она им и подарок какой-то один раз сделала. А потом могла резко стать жутким злом. Но природу этого зла я не понимаю. Мне кажется, оно вообще бессмысленное. 

— По сути, причина всех этих событий — бедность?

— Бедность и желание из этой бедности выбраться. Нет социальных лифтов и институтов. Наследие Советского Союза превратилось в абсолютный хаос, из которого люди вынуждены сами себя вытаскивать любыми возможными способами. Уровень жизни в постсоветских странах, в частности в Центральной Азии (Узбекистане, Таджикистане, Кыргызстане), очень низкий. Хотя и в самой России не сильно высокий. 

Люди пытаются зарабатывать как могут, не имея при этом никаких гарантий безопасности. Ни со стороны государства, в которое они въезжают, ни со стороны государства, гражданами которого они являются. Тут ловушка: заработать там, где ты живешь, ты не можешь. А там, где можешь, ты подвергаешься огромному риску. Это страшная ловушка, которой и пользуются такие люди, как Жансулу и ее семья.

— Какой выход из этой ловушки?

— У меня есть только ответ, связанный с политической волей, — это разумная социальная политика. Но политическая воля в постсоветском пространстве заточена на одно — на обогащение глав государства и удержание власти. Когда ты занят только этим, все остальные институты перестают работать и перестают тебя интересовать. Поэтому тут [может помочь] только политическая воля. Других инструментов я не знаю.