истории

«Истории, которые меня волнуют, в Москве едва ли возможны» Сценарист Любовь Мульменко — о Белграде, хиппи и своем режиссерском дебюте «Дунай» (его показывали на «Кинотавре» и высоко оценили критики)

Источник: Meduza

В онлайн-кинотеатре START вышел «Дунай» — режиссерский дебют сценаристки Любови Мульменко, премьера которого состоялась в конкурсе последнего «Кинотавра». Как приглашенный сценарист Мульменко работала над двумя другими важнейшими премьерами этого года: фильмами «Разжимая кулаки» Киры Коваленко и «Купе № 6» Юхо Куосманена (первый победил в секции «Особый взгляд», а второй наградили Гран-при жюри). «Дунай» рассказывает о москвичке Наде (Надежда Лумпова), которая отправляется в отпуск в Белград, где заводит роман с жонглером Нешей (дебютант Ненад Васич). Влюбившись в расслабленную сербскую атмосферу, героиня решает бросить надоевшую работу и не возвращаться в Москву, однако вскоре Наде открывается обратная сторона ее нового образа жизни. В интервью «Медузе» Мульменко рассказывает о том, каково сценаристу становиться режиссером — и почему у Белграда больше общего с Новосибирском, чем с Москвой.

— Ты давно увлекаешься Сербией, а Белград был местом действия в одном из твоих рассказов. Как у тебя появился этот интерес?

— Лет в 18 я начала смотреть югославское и постюгославское кино — началось все с Кустурицы, но им не ограничилось. Потом я слушала разную сербоязычную музыку, и [Милорад] Павич тогда еще был модным. Лет в 28 я решила разом объехать все бывшие республики СФРЮ и впервые попала в Белград. Он для меня затмил не только соседние столицы, но и вообще все остальные европейские города.

В нем есть такая обаятельная старомодность. Например, на автовокзале тебе ручкой выпишут билет на бумажечке. Это неудобно, но прикольно. Я живу очень торопливо, на бегу, а в Сербии время течет медленно и можно наконец-то отдышаться.

Еще я люблю Белград за белградцев. В этом городе нет понятия личных границ — любой прохожий может с тобой заговорить, не побоявшись тебя смутить. Люди с ходу завязывают смол-токи, которые легко могут перерасти в дружбу. А еще совершенно нет разницы между поколениями — в баре какой-нибудь дедушка легко может тусить с тинейджерами.

Вообще, в Белграде не боишься, что кому-то можешь не понравиться, потому что все считают, что человек классный, пока не доказано обратное. Такая презумпция человеческой классности.

— В чем ты видишь главную разницу в менталитетах?  

— На самом деле это Москва не похожа на Сербию, а не Россия. Сербы открытые, веселые и не такие убитые на работе, как москвичи. Они больше живут, меньше работают, никуда не спешат. За пределами Москвы в России жизнь как раз более «сербская». В Новосибирске или Екатеринбурге с тобой тоже рады поболтать все таксисты и кассирши. Интересно, что когда я приезжаю в Сербию, то бесконечно там встречаюсь со всеми друзьями. Но когда я в России, мы практически не переписываемся.

Сербы живут по принципу «с глаз долой — из сердца вон». Это люди очень практического контакта. Они тебе всегда помогут что-то разрулить, но вести бессмысленную переписку в духе «как дела» им неинтересно. Никто не сидит в телефонах в компаниях, и все следуют негласному правилу: если пришел на вечеринку, то будь добр веселись, а все свои проблемы оставь снаружи.

— В Белграде много таких людей, как Неша, условных современных хиппи, которые до сих пор носятся с нью-вейвовскими и эзотерическими идеями? 

— Нет, это уже немного ископаемый вид, хотя в мире все еще есть центры притяжения таких людей. Белград в этом плане неочевидный город, но мне было бы совершенно неинтересно снимать такую же историю на Гоа, потому что [то, что там есть такие люди] это как раз общее место, примерно понятно, чего там ждать. 

— Как правило, непрофессионалов берут на роли, чтобы передать героям черты актеров. Но, как я понимаю, Ненад Васич не похож на своего героя Нешу.

— Да, это мой друг, он не уличный артист и вообще не любит быть в центре внимания. Хотя он, конечно, принадлежит миру белградского андерграунда, это его среда, и он хорошо понимал, о ком я снимаю. Мы с ним много репетировали до съемок, разбирали сценарий, но все равно актерский дебют для него оказался тяжелым психологически: месяц работы нон-стоп, куча людей вокруг, свет, камера, все на иностранном языке и нужно еще изображать кого-то. Неша очень самокритичный, и ему все время казалось, что я им недовольна, потому что он плохо играет. Я, например, могла расстроиться из-за неправильной погоды или брака по звуку, а он всегда принимал это на свой счет. 

Я не сразу увидела его в главной роли. За год до съемок я сняла с актрисой Надей Лумповой и оператором Мишей Хурсевичем несколько сцен, чтобы найти финансирование [на «Дунай»]. Заодно я хотела проверить, кто из моих друзей способен выдержать камеру. Некоторых я в итоге отсекла, потому что если люди стесняются и боятся, то не нужно над ними издеваться. Неша тогда играл другую — маленькую — роль, но он не только не боялся камеры, но и постоянно делал в кадре что-нибудь интересное. Это было даже неожиданно, потому что в жизни он не такой яркий, камера добавляет ему значительности.  

Когда я отсмотрела кучу актеров на главную роль и никого не нашла, то начала смотреть и не актеров. И я — вот серьезно — ехала в автобусе по Белграду и могла пригласить на кинопробы какого-нибудь незнакомого парня. В какой-то момент я вспомнила про Нешу, нашла старое видео со съемок, где он пытается общаться с Надей Лумповой на сербском, а она с ним — на русском, встретилась с ним, записала новую пробу и утвердила на роль. 

— А сербско-русский язык в фильме ты писала сама или это актерская импровизация?  

— Я сама хорошо говорю по-сербски и для Нешиных реплик имитировала русский язык с типично сербскими ошибками. Например, «имаю вино в торбе» вместо «у меня есть вино в рюкзаке». Правда, когда Неша для съемок выучил русский на элементарном уровне, он многие ошибки, что я ему прописала, не совершал. Зато делал свои, выдумывая слова, которых нет ни в русском, ни в сербском.

— Чем он занимается в жизни? 

— Раньше он работал на складе издательства, раскладывал книжки по полкам. Ему было там очень скучно, а единственным бонусом было то, что он мог много читать. Денег платили мало — хватало только на еду, сигареты, пиво и аренду домика за 150 евро в месяц. Это, кстати, тот самый домик, куда в фильме переселяются Неша с Надей.

Чтобы сниматься у нас, Неша уволился со склада, а сейчас работает в пиццерии. На самом деле многие сербы трудятся на нелюбимых работах, еле-еле сводят концы с концами и только мечтают о путешествиях. Так и для настоящего Неши свобода передвижений его героя — это какая-то фантастика.

— Он не планирует продолжать актерскую карьеру?  

— Авторского кино, где как раз могут заинтересоваться Нешей, в Сербии снимают не очень много. А в коммерческом нужны совсем другие лица — как раз те, что я не утвердила в «Дунай». Но, например, артисту Владимиру Гвойичу, который у нас играет друга из деревни, Неша так понравился, что он решил написать для него роль в своем режиссерском дебюте. 

— Надю ты писала специально под Надю Лумпову?

— Нет, но когда нужно было ехать в Белград снимать пробные сцены, я почему-то сразу подумала о ней. После этих пристрелочных съемок я решила, что никого другого искать не надо.

— Лумпова играла в «Еще одном годе» — фильме по твоему сценарию, но Надя из «Дуная» больше напоминает о героине «Верности».

— Да, я тоже подумала, что так странно у меня две подряд героини получились такие непроницаемые. Причем в обоих случаях на уровне сценария я закладывала непроницаемость меньшего градуса. Возможно, в «Верности» героиня выглядит более отстраненной, потому что весь фильм снят на дистанции от героев и визуально решен так, что эта отстраненность усиливается. Опять же в «Дунае» камера всегда близко к героям, но при этом все равно очевидно, что Надя от нас закрыта, она нас к себе не подпускает. На монтаже мы намеренно усугубили эту закрытость, следуя органике актрисы и снятому материалу.

— Ее закрытость как раз подчеркивает, что «Дунай» — история жизненного опыта, а не лавстори или ромком, за который его можно поначалу принять. 

— Ну да, скажем, прокатный трейлер «Дуная» как раз лавстори зрителю и обещает. Это понятно: кино из серии «парень встречает девушку» легче продавать. Хотя лично я не вижу смысла ********* [обманывать] людей и выдавать инди-фильм за ромком. Придет какая-нибудь пара на якобы ромком в кино — и просто жестко обломается, рассердится, напишет гневный отзыв.

А «Дунай» — это история о попытке стать частью чужого, но привлекательного мира, которым ты залюбовался. Герои, разумеется, не могут остаться вместе. Надя что-то там планирует, а для Неши жизнь по плану не имеет смысла. План ведь всегда предполагает учитывание других людей. Это и есть самое невыносимое в жизни. Получается, если ты кого-то любишь, то не можешь быть абсолютно свободным. Придется ради человека не делать то, что хочешь. Вот вы путешествуете вместе, и одному хочется лежать, а другому бежать, и в итоге вы выберете компромиссное сидеть — и никому не будет классно. Я понимаю Нешу в этом смысле. Мне всегда очень важно сохранять личное пространство для маневра. 

— То есть ты в этой истории — Неша?

— Нет, я в этой истории режиссер. И я не только Нешу, но и Надю прекрасно понимаю. Во многом Надя — это я лет в 18. Я помню, как это бывает, когда тебе в новой компании интересно и одновременно неловко. Мне тогда очень важно было ничем не выдать свою неловкость — из-за этого я выглядела не стесняющейся малолеткой, а такой немного надменной. На самом деле я ужасно переживала, просто с гордым видом.

— При этом ты не показываешь, как Надя жила в Москве до поездки в Белград.

— В сценарии это было. Как Надя идет на работу в офис, а там ее коллега и бывший парень, максимально непохожий на Нешу. То есть было задумано так, что они расстались и она поехала в Сербию отдохнуть от своей грусти. Но я это даже снимать не стала. Бесконечных звонков с работы в любое время суток достаточно для экспозиции ужасов жизни в Москве. И парень-москвич истории ничего не добавляет.

— Во многих твоих фильмах место действия играет важную роль: Норильск в «Комбинате „Надежда“», Алупка в «Как меня зовут», Белград в «Дунае», Мизур в «Разжимая кулаки».

— В случае с «Комбинатом „Надежда“» ни я, ни режиссер Наташа Мещанинова никогда в Норильске не были. Сценарий писался вслепую. Я сидела во «ВКонтакте» в норильских пабликах, смотрела фото и видео, слушала местных бардов. Потом поехала в Норильск вместе с Мещаниновой на выбор объектов, и после личной встречи с местом сценарий стал гораздо правдивее.

Белград — понятно, фильм из него и вырос. Вместо Алупки вполне могло быть и что-нибудь другое курортное крымское, просто в Алупке я бывала и мне было удобно писать под нее. В Мизур я не ездила, но его прекрасно знала режиссер.

— А в Москве снимать не планируешь? 

— Истории, которые меня сейчас волнуют, в Москве едва ли возможны. У москвичей просто нет на них времени. А у меня нет потребности снять что-то в Москве только потому, что я живу в ней десять лет.

— Расскажи о своем вкладе в «Купе № 6» Юхо Куосманена и «Разжимая кулаки» Киры Коваленко, которые в этом году участвовали в каннских конкурсных программах. 

— В «Купе № 6» я работала над русскими диалогами. Они уже были написаны на английском, но нельзя сказать, что я их переводила или адаптировала. Иногда переводила, иногда адаптировала, а иногда объясняла режиссеру Юхо, почему их надо построить по-другому, если мы хотим остаться в логике разговора на русском языке.

В случае с «Разжимая кулаки» я написала тритмент и начала расписывать сценарий в диалогах. В какой-то момент стало понятно, что я не могу сделать так, как хочет Кира, и она продолжила работу с другим автором. Нашему первому драфту фильм следует плюс-минус первый час экранного времени.

— Ты теперь планируешь сама экранизировать свои сценарии? Переход в режиссуру был сложным? 

— Я, конечно, продолжу снимать сама, но и писать другим тоже буду. В режиссуре самое сложное — это психологически дотянуть проект до финальной стадии. Потому что кино — это очень долго, и если ты режиссер, то ты живешь со своим фильмом минимум пару лет.  

В творческом смысле мне было не так сложно, как в производственном. Хотя это связанные вещи. Например, в первый съемочный день произошло сразу несколько организационных накладок. Мы выбились из графика, все нервничали, спешили, и материал тоже тогда получился самый слабый. Чем дальше снимали, тем лучше играли актеры и тем лучше у нас с оператором получалось выходить из разных производственных пике. 

— В твоем следующем фильме «Фрау» будет играть уже профессионал Юра Борисов. Что это будет за кино? 

— Мы с Борисовым пока еще не ударили по рукам, хотя история ему нравится и он снялся в тизере. Честно говоря, я уже привыкла думать, что мой герой Ваня — это Юра, и я очень надеюсь, что он согласится.

Ваня — такой немножко Форрест Гамп, хоть и без диагноза. Он тоже очень непосредственный и искренне не умеет врать. У него простая жизнь и простая работа — он продавец в магазине «Охотник и рыболов», — но при этом сложно устроенная голова. А девушка, в которую он влюбляется, танцует в театре оперы и балета. Голова у нее тоже устроена непросто, но совершенно не так, как у Вани.

— У тебя во всех фильмах про отношения мужчина и женщина всегда в разных сферах. В «Еще одном годе» — дизайнер и таксист, в «Верности» — актер и гинеколог, в «Дунае» — менеджер и жонглер. Это специально? 

— Забавное наблюдение, не думала об этом. Контрасты — это хорошо для драматургии. Где контраст, там и потенциал для конфликта. Хотя я, например, жила много лет с программистом, и мне нравилось, что у нас разные профессии. Сейчас меня окружают люди, которые занимаются плюс-минус тем же, что и я, и меня это немножко доконало. Я как раз ценю своих сербов за то, что никто из них не работает в кино. Хотя — теряем логику — я их сама в свое кино втянула.