истории

«Это были такие же „ихтамнеты“, как и 20 лет спустя в Донбассе» 25 лет назад закончилась первая чеченская война. Правозащитник Александр Черкасов рассказывает, как в Чечне искали, обменивали и торговали пленными

Источник: Meduza

25 лет назад, 31 августа 1996 года, подписанием Хасавюртовских соглашений закончилась первая чеченская война. Боевые действия на территории республики прекратились, начался вывод российских войск из Чечни, а вопрос о ее статусе был отложен до 2001 года. В самом начале первой чеченской войны власти делали вид, что российских военнослужащих там нет, поэтому переговоры об обмене пленными вели отдельные депутаты Госдумы и правозащитные организации вроде группы Сергея Ковалева. «Медуза» поговорила с одним из тех, кто занимался обменом пленными с 1995 года, — председателем совета правозащитного центра «Мемориал» Александром Черкасовым о том, в чем была главная сложность этих переговоров.

— Когда вы первый раз поехали в Чечню?

— Летом 1995 года, в очередной экспедиции «группы Сергея Ковалева».

— В какой роли официально вы там были?

— У нас с Евгением Андреевым была бумага: мы представители правозащитного центра «Мемориал» и наблюдательной миссии правозащитных организаций, действующей под руководством Сергея Адамовича Ковалева. Он тогда еще был председателем Комиссии по правам человека при президенте РФ и таковым оставался до января 1996 года. Мои коллеги, прежде всего Сергей Адамович, ездили туда с декабря 1994 года. До нас с Женей там работали Валентин Гефтер и Александр Алтунян. А еще раньше, в мае — Александр Лавут и Борис Смушкевич. И с самого начала «группа Ковалева» занималась пленными.

— Что это значит конкретно в вашем случае?

— Мы занимались всеми пропавшими без вести жителями республики, которые исчезли за полгода войны. Сведения о более чем тысяче пропавших без вести гражданских я и Евгений свели в базу данных. Итогом нашей работы можно считать книгу «Неизвестный солдат кавказской войны» со списками погибших, пленных, пропавших без вести и тех, кого списали на самовольное оставление воинской части. Мы эту книгу выпустили в январе 1997 года.

Но уже много месяцев, с самого начала [войны], «Мемориал» вел базу данных по пленным и пропавшим без вести солдатам. Этим занималась Ольга Трусевич. Мы с ней работали, пополняли и уточняли эти сведения в августе-сентябре 1995 года.

— Эта работа поддерживалась на официальном уровне?

— Если говорить про середину 1995 года, то на официальном уровне нам не мешали. А в самом конце какое-то время вполне способствовали. Осенью 1996 года мы с Ольгой, вооружившись двумя старыми лэптопами, динозаврами по нынешним временам, со всеми базами данных кочевали между военными базами на Ханкале, Северном и чеченскими селами. Мы уточняли списки пленных солдат и офицеров, гражданских заложников и погибших силовиков.

Силовики — представительство Совбеза на Северном и группа розыска в штабе Объединенной группировки на Ханкале — не мешали нам, активно взаимодействовали и даже пользовались плодами нашей работы. Они давали нам «кров и пищу», а один раз обеспечили перелет в Москву. 

— Как долго вы были в Чечне?

— Такие поездки длились по несколько недель. Сразу стало ясно, что жить нужно там, где пленных надо искать, где их держат. И мы обычно жили в селах, в домах у чеченцев, пользуясь их гостеприимством. Работа продолжалась до самого конца войны, и в 1996 году, в самом конце первой чеченской войны, когда вновь были бои в Грозном, мы опять искали пленных и расследовали захваты заложников. Тогда казалось, что еще можно что-то сделать.

— Какая сложилась обстановка в Чечне к тому времени, как вы туда приехали?

— Странная была обстановка. Активные боевые действия в Чечне прекратились в июне 1995 года, после Буденновска. 

При содействии «группы Ковалева» были освобождены полторы тысячи заложников, которых террористы удерживали в буденновской больнице. Их заменили полтораста добровольных заложников, они в качестве «живого щита» сопровождали террористов по пути обратно в Чечню. В Грозном под эгидой ОБСЕ, чье представительство действовало в Грозном с весны, начались переговоры между делегациями федеральной и чеченской сторон. В итоге заключили «соглашения по блоку военных вопросов». 

Для контроля за выполнением соглашений была создана Специальная наблюдательная комиссия. Ее возглавляли с российской стороны Анатолий Романов, а с чеченской — Аслан Масхадов. 

Пленные и пропавшие без вести были одной из важнейших проблем. Создали отдельную рабочую группу. Было решено, что стороны освобождают «насильственно удерживаемых лиц» по принципу «всех на всех». Вроде очевидный и справедливый принцип, только кто такие «все»? Списков «всех» нет. Не то что полных и достоверных, а хоть каких-нибудь!

И тут появляемся мы, которые эти списки делают. «Группа Сергея Ковалева» работала в регионе с конца 1994 года, имела наработанные связи и авторитет, по крайней мере среди чеченцев. Из-за этого у нас в то время особенных проблем в общении не было: было понятно, кто мы такие и что мы делаем. 

«Не ваши? Значит, расстреляем!»

— Какое отношение было к пленным в начале войны?

— В самом начале первой чеченской войны российские генералы и начальники о пленных старались не вспоминать. Когда 26 ноября 1994 года в Грозный была введена и частично уничтожена, частично захвачена «колонна танков оппозиции» с экипажами из российских военных, когда появились первые пленные. Министр обороны Павел Грачев сказал, что наших солдат там нет. Ну да, формально они были уволены из своих частей. Это были такие же «ихтамнеты», как и двадцать лет спустя в Донбассе.

В это же время в Чечне на пресс-конференции показывают живых пленных. Те рассказывают, как их вербовали, называют свои части. И чеченское руководство это комментирует: «Не ваши? Значит, расстреляем!» А исполнительная власть, президент — молчит.

В конце ноября 1994 года, когда исполнительная власть от пленных отреклась, в Грозный двинулись демократические депутаты Госдумы. [Анатолий] Шабад, [Владимир] Лысенко, [Элла] Памфилова… Многие. Григорий Явлинский предлагал себя в заложники в обмен на пленных. Не взяли. Наоборот, депутатам отдавали пленных просто так. В итоге депутатские делегации вывезли половину из пленных, захваченных в ноябре. Но что с ними станет в Москве, было совершенно непонятно. Одного такого вывезенного из Грозного «ихтамнета» прятали на квартире Арсения Рогинского.  

Так что когда уже после начала войны, 11 декабря 1994 года, в Грозный приехала «группа Ковалева», депутаты Госдумы от разных партий и фракций, пленные стали одной из основных тем и направлений работы.

— Если пленные не волновали власть, то как проходил их обмен?

— Вот как раз тогда, с 31 декабря 1994-го, в Грозном развернулись бои, и в Реском стали приводить пленных. Скоро их число стало трехзначным. И первый список пленных привез из Грозного в Москву Сергей Ковалев. Но федеральной власти это было не очень важно. Ковалев встретился с Ельциным, рассказал про гибнущий город и солдат. Результат нулевой. 

В это время по Первому и Второму федеральным телеканалам сообщали, что Грозный уже взят, там все спокойно, налаживается мирная жизнь, стоящие на перекрестках полевые кухни занимаются прокормлением местного населения. Пленные не были в федеральной повестке. 

Но практически одновременно, в начале января 1995 года, в плен попали полсотни спецназовцев ГРУ из 22-й отдельной бригады. И только тогда нашлись люди, которые стали добиваться освобождения «своих». И это был, пожалуй, единственный случай, когда армейская структура поступила по принципу «своих не бросаем». В итоге 27 января 1995 года их освободили, обменяли на границе с Дагестаном на чеченцев, сидевших на российском фильтрационном пункте в Моздоке. 

— Обмен пленными продолжился дальше?

— С этого момента начали регулярный процесс обмена, но прекратили односторонние освобождения. Перед обменом спецназ приложил все усилия, чтобы люди с фильтрапункта выглядели прилично: как-то подкормили их. Но состояние избитых людей невозможно было спрятать. И вот их обменивают, передают. И тогда в Чечне люди увидели, как российские силовики обращаются с задержанными.

После этого обращение чеченских боевиков с российскими пленными стало сильно хуже. Если до этого к ним допускали родителей, журналистов, то после 27 января такого уже не было.

— В чем была основная трудность в работе по поиску пленных?

— Всем нужны списки, кажется, что это просто, что они где-то уже лежат. А оказывается, списков нет. Кто-то должен составить эти списки «всех» пленных, заложников, сидельцев. У федерального командования был огромный рыхлый список пропавших без вести. Там масса убитых, тела которых не были найдены. Списки, плохо сверенные. Кого-то из убитых записывали в пленные. Ходили слухи, что кого-то видели живым. Солдатские матери, искавшие детей, им верили. 

И у чеченцев, кто искал своих задержанных и исчезнувших и объединялся для этого, была масса отдельных записочек от разных людей, которые нужно было свести. Был простор для работы. Но все это «в поле», в разрушенном городе, в селах, в хаосе. 

В итоге к началу сентября 1995 года мы составили и распечатали на лазерном принтере — нашли в Грозном лазерный принтер! — в трех экземплярах все эти списки, с обеих сторон, и передали уполномоченным представителям российской и чеченской сторон и в миссию ОБСЕ.

— Как собирались провести обмен задержанных солдатов «всех на всех»?

— Вначале Аслан Масхадов предпринял попытку собрать всех пленных в одном месте для последующего обмена. Но командиры отдельных отрядов крайне неохотно отдавали «своих» пленных для чужого обмена. Они полагали, что пленные им самим пригодятся, если задержат кого-то из них.

В итоге в «централизованный обменный фонд» удалось собрать около двух десятков человек пленных из, наверное, свыше сотни. Это была группа, которую мы могли наблюдать. Они были в относительно хороших условиях, их держали в детском саду в селе Чири-Юрт, к ним допусками родителей. Дело дошло до того, что в списках пленных вместо одного пленного оказался его отец, который приехал и ждал освобождения своего сына в этом же селе. Но никакого «обмена всех на всех» не было.

— Почему обмен «всех на всех» не удалось организовать?

— Потому что с российской стороны отдавать было некого. Потому что задержанные чеченцы, как правило, были убиты после жестоких пыток. Это раз. Два — невозможно составить списки «всех». Сама задача была невыполнимой.

Но те 17 пленных из села Чири-Юрт были освобождены 17 марта 1996 года благодаря усилиям нашего другого коллеги Виктора Попкова — подвижника, который с 1990 года действовал с разными гуманитарными проектами в разных горячих точках. С этими пленными все было в порядке, потому что была прозрачность, доступ и контроль.  

— Из-за чего в других группах пленных не было прозрачности и порядка?

— Другую группу пленных стали создавать в конце 1995 года по приказу Джохара Дудаева. Он вдруг понял, что разные отряды держат пленных в разных местах в своих частных целях. И что это делает невозможным полный обмен, так как отдельные командиры ведут свои частные переговоры об обмене. Дудаев решил, что это нужно прекратить и собрать всех пленных вместе. Поскольку здесь все это было под крылом Джохара и его ближних людей, то в итоге в этом лагере побывали больше 250 человек. 

Называлось это СИЗО ДГБ — «Следственный изолятор департамента государственной безопасности Чеченской Республики Ичкерия». Но там условия были чудовищные. Там были пытки, расстрелы. Там держали гражданских заложников, минимум 55 человек погибло. 

— Вы видели это все своими глазами?

— Да, я там был в марте 1996 года, когда Руслан Хайхороев, один из командиров, державших пленных, сообщил, что если продолжат бомбардировки его села Бамут, то он будет расстреливать по пять пленных каждый день. Так как реакции на его слова со стороны российских военных не было, пришлось действовать. Ехать туда. Встречаться с Хайхороевым и другими командирами. Расстрелов не было. В итоге все эти пленные из его отряда были освобождены. 

— Как к вам относились чеченские солдаты, которых держали в плену, когда вы к ним приезжали? 

— Разумеется, мы общались с пленными. Но общение в неволе, будь это тюрьма или плен, — это всегда общение с людьми, которые находятся под контролем, более или менее жестким. 

В таких местах все зависит от степени доброй воли тех, кто их держит. А еще от ума и хитрости самих пленных. Например, первый список пленных, который передали в Москву в 1995 году, — это результат хитрости и ума одного из пленных, Керим-Заде. Он прикинулся хитрым украинским прапорщиком Мащенко и смог уговорить составить общее письмо от всех пленных солдат. В итоге боевики с письмом обошли всех пленных, все поставили подписи, и появился первый полный список.

Где-то нам давали общаться с пленными без ограничений. Где-то это было под очень жестким контролем. Все зависело от конкретной обстановки.

Вскоре после истории с Хайхороевым один из его командиров мне сказал: «Появишься здесь еще — пойдешь ко мне в подвал». Ну, я там больше не появлялся.

Впрочем, бывало, и нас «задерживали». И шамановские десантники. И «Особый отдел департамента государственной безопасности Ичкерии». Но будем считать, что это рабочие моменты.

— Как проходила передача пленных?

— Я лично не участвовал в этом, я готовил и обеспечивал. Но мои коллеги — да. Часто это было «по эстафете». Мы передавали сведения другим, например журналистам. Пленных иногда охотно передавали журналистам. Кого-то из пленных, которых мы отслеживали, потом передали корреспонденту «Взгляда». Было очень неплохое взаимодействие между правозащитниками и журналистами. Приоритетом было то, что нужно как-то людей вытаскивать. 

Но, к сожалению, это не стало государственной политикой осенью 1996 года, когда еще можно было что-то сделать

— А что можно было сделать?

— После окончания первой чеченской войны можно было вытаскивать пленных, пока еще войска не вывели из Чечни. 

Нам полковник Вячеслав Пилипенко из «группы розыска» говорил: «Трать-тарарать, такой-то Усман из Асланбек-Шерипово держит пленных, и он готов их отдать в обмен на грузовик „Урал“. Но мне этот „Урал“ никто не даст, а вытащить без него пленных я не могу!»

Героический полковник, который участвовал в освобождении более сотни, думаю, человек, из того самого «следственного изолятора государственной безопасности Чеченской Республики Ичкерия», в этой ситуации ничего сделать не мог. Тогда пленные были рассеяны по разным местам, но небольшими деньгами и усилиями их можно было вытащить. Не было установки это делать.

— Чем отличалось освобождение пленных в первой и второй чеченской войне?

— Во второй чеченской войне у правозащитников не было контакта с военными. Но во второй войне и не было массового захвата российских силовиков и их массового безвестного исчезновения.

Другое дело, что тут начались массовые насильственные исчезновения жителей Чечни. Что значит «исчезновение»? Это всегда похищение, незаконное задержание, удержание в незаконных секретных тюрьмах, пытки, внесудебные казни и сокрытие тел. Это было гораздо более массово, чем в первую чеченскую войну: начиная с 1999 года жертвами стали от трех до пяти тысяч человек.

«Нет ли у тебя кого-то „жирного“, чтобы похитить?»

— Как со временем менялось отношение к пленным?

— Со временем все ожесточались. Первых военных отдали просто так матерям и депутатам. Потом были обмены. В августе 1996 года чеченцы старались пленных не брать. Или, например, российским военным в селе Тухчар Новолакского района в сентябре 1999 года всем перерезали горло. Захваченные весной 2000 года омоновцы в Веденском районе были убиты. Шло ожесточение. Люди на войне лучше не становятся. 

— На ваш взгляд, какая основная причина провала мирного процесса в Чечне? 

— Это «переход к рынку». Началась волна похищений людей с целью выкупа после первой чеченской войны.  

19 января 1997 года похитили двух корреспондентов телеканала ОРТ Романа Перевезенцева и Вячеслава Тибелиуса. Березовский заплатил деньги похитителям, и корреспондентов освободили через месяц. Это вызвало новые похищения людей с целью выкупа. Похищения людей стали массовым явлением.

Я помню, как в конце января 1997-го в Грозном знакомый с грустью рассказывал мне: «Мы, чеченцы, вообще люди увлекающиеся. Если один чем-то занимается и у него получается, то другие тоже хватаются. Когда в 70-х в Чечне на „шабашку“ ездили, каждый хотел в бригаду, поехать на „шабашку“. Когда в перестройку кооперативы организовывали — все хотели кооператив организовать <…> Когда воевать пошли — все воевать пошли. А сейчас все друг друга спрашивают: „Нет ли у тебя какого-нибудь „жирного“, чтобы похитить?“»

— Но во время первой чеченской войны также похищали людей.

— Это два разных этапа. Потому что во время войны пленные не имели коммерческой цены, но имели большое значение для обмена на «своих».

— Как вообще в Чечне появился рынок торговли людьми?

— Рабочая группа по поиску пропавших без вести и освобождению насильственно удерживаемых действовала больше года. Были составлены тысячные списки. Среди тех, кого запрашивали федералы, живыми можно было найти десятки или даже сотни человек. Среди тех, кого запрашивали чеченцы, живых почти не было. Их, как правило, сначала держали в ямах или на незаконных «фильтрапунктах», допрашивали, пытали, а затем убивали и прятали тела.

Российские представители отправляли запросы по спискам пропавших чеченцев в Главный информационный центр МВД России. Но те отвечали, что у них таких нет. Через несколько таких запросов ГИЦ сделал полную выборку всех уроженцев Чечни, находящихся в СИЗО и колониях. Там было более 1900 человек чеченцев. Где-то в конце июня 1996 года ГИЦ передал группе, ведущей переговоры, этот список с просьбой «больше не беспокоить». А в начале сентября, сразу после окончания боевых действий, этот список попал к чеченским переговорщикам. От них — ко всем заинтересованным лицам. 

Родственники сидевших чеченцев посмотрели на этот список как на возможность менять обычных уголовников на пленных военнослужащих. Тогда пленные и обрели коммерческую цену. И уже после этого пошла волна похищений специально под выкуп или специально «под освобождение» сидельцев.

— Какое это ощущение, что ты едешь, наблюдаешь все своими глазами, но сделать ничего не можешь в сложившейся ситуации?

— Это ведь была не первая война, когда ты реально «мало что можешь сделать». Как-то я приехал в Аргун, потому что исчезли четыре человека в городе. А в итоге участвую в получении их тел, тел расстрелянных людей, из городской комендатуры. Ну да, вот так… Больше 25 лет прошло, пора бы и привыкнуть. 

Есть тут два важных обстоятельства. Первое: успех не гарантирован и это скорее удача, подарок. И во-вторых, благодарности ждать не приходится. 

Тот же Сергей Адамович Ковалев, который вместе со своими товарищами спас полторы тысячи заложников в Буденновске, от российской власти не дождался ничего. Но Ковалев спустя много лет был награжден французским орденом Почетного легиона. Там в формуле награждения как раз про Буденновск. А от российского начальства ничего, кроме хулы и поношения.

— А вы общались с солдатами, в чьем освобождении участвовали?

— Единственный случай «общения»: один из освобожденных пленных прислал нам соленую рыбину с Дальнего Востока. Больше такого общения не было. Зачем общаться людям с теми, кто лишь напоминание об очень неприятном периоде в их жизни? О том, что хочется забыть? По доброй воле мало кто будет туда возвращаться.