истории

Максим Лапунов — единственный человек, открыто заявивший о преследовании геев в Чечне. Мы выяснили у него, как ему живется после этого

Источник: Meduza

Весной 2017 года «Новая газета» сообщила о массовых преследованиях геев в Чечне, после чего тему освещали и другие издания. По данным журналистов, геев в республике похищают, пытают и убивают. Власти Чечни все отрицают и говорят, что в республике гомосексуалов нет. В октябре 2017 года появился первый официальный заявитель о преследованиях геев в Чечне — это уроженец Омской области Максим Лапунов, который провел в неофициальной тюрьме для геев 12 дней. Лапунов заявил о пытках, уполномоченная по правам человека Татьяна Москалькова заявляла, что будет способствовать расследованию. В ноябре 2019 года Европейский суд по правам человека коммуницировал его жалобу. «Медуза» поговорила с Лапуновым о том, чем закончилось разбирательство и почему он был вынужден уехать из России.

Максим Лапунов приехал в Чечню в 2015 году работать ведущим мероприятий. В марте 2017 года неизвестные задержали Лапунова на улице в Грозном и, по его словам, увезли в неофициальную тюрьму для геев, расположенную в подвале административного здания УУР МВД по Чечне. Там его избивали, заставляли рассказывать о других геях и под угрозой убийства принудили поставить отпечатки пальцев на оружие. Затем Лапунова заставили записать видео, где он рассказывает о своей гомосексуальной ориентации, после чего отпустили, угрожая убийством, если он кому-нибудь расскажет о произошедшем. Лапунов обратился к правозащитникам из Комитета против пыток и заявил о случившемся в полицию. Подробнее об истории Максима можно прочитать в этом материале «Медузы».

— Почему два года назад вы решились заявить о похищении и пытках открыто, а не анонимно, как другие пострадавшие?

— Главная мотивация — попытаться что-то изменить. Я бы хотел, чтобы люди могли жить в России счастливо и спокойно, а не подвергаться угрозе, что их похитят и будут пытать.

— Сейчас не жалеете, что открылись?

— Нет, именно потому что я попытался что-то сделать. Хотя, если говорить прямо, то российская правоохранительная система оказалась полным дерьмом. Государство, называющее себя Российской Федерацией, не защищает обычных людей. Оно защищает тех людей.

— То есть нормального расследования по вашему заявлению так и не было?

— Меня опрашивали. Была судмедэкспертиза, полиграфическое исследование. Следователь посетил помещение, где меня пытали, но один и без понятых. Но осмотрел только половину помещения — ровно до металлической двери, за которой нас держали. Мы оспаривали такой осмотр в апелляциях, но в итоге уголовное дело так и не было возбуждено. Отказ в возбуждении признали законным — то есть сказали, что я все это выдумал.

— Вы вообще надеялись, что может быть иначе? Все-таки в России преступления против ЛГБТ традиционно расследуются очень неохотно, а тут все еще и происходит в Чечне.

— У меня была надежда на это. Но, похоже, чеченским властям в России выдан полный карт-бланш на все.

— Татьяна Москалькова заявляла, что видит в вашем случае все основания для возбуждения уголовного дела, и пыталась этому способствовать. Почему не вышло?

— Точно я не могу этого знать. Думаю, что у нее просто не было инструментов, чтобы повлиять на ситуацию. Но спасибо ей, что хотя бы что-то пыталась сделать. Просто, видимо, с самого верха была спущена команда спустить все на тормозах.

— Когда вас отпускали из тюрьмы для геев, вам угрожали убийством в случае, если вы заговорите о случившемся. Как все было после того, как вы открыто рассказали обо всем?

— Да, когда отпускали, мне сказали, что если кому-нибудь расскажу, то меня завалят где-нибудь. Я очень хорошо запомнил эти слова. И давление [после заявления в полицию] началось сразу же. Меня искали, в дом моей семьи врывались, все время караулили какие-то люди в машинах. Вместе с Комитетом против пыток нам чуть ли не каждый день приходилось менять место, где я буду находиться.

— При этом та же Москалькова вроде бы обещала, что вас возьмут под госзащиту.

— Обещаний было много, в том числе о госзащите. Мы обратились с просьбой о ней сразу же, но нам отказали, сказав, что никакой угрозы нет.

— В итоге вы больше года назад покинули Россию.

— Да, прессинг и угрозы уже были такими серьезными, что я понял, что нужно уехать. Если меня не станет, то я уже точно ничего не изменю. Да и каждому хочется вести нормальную жизнь, быть счастливым.

— Где вы сейчас живете и в каком статусе?

— Я не раскрываю это.

— Ваша семья уехала с вами? Им может что-то угрожать?

— Нет, семья осталась. Давайте не будем говорить о моей частной жизни.

— Вы обратились с жалобой в ЕСПЧ. Она уже коммуницирована?

— Да, и это произошло в какие-то очень короткие сроки — буквально в сентябре мы ее подали, а в ноябре ее уже коммуницировали. Для ЕСПЧ, где жалобы коммуницируют годами, это очень быстро. Думаю, это произошло из-за большого международного внимания к теме преследования геев в Чечне.

— При коммуникации ЕСПЧ всегда задает вопросы о деле российским властям. Какие вопросы были заданы по вашей жалобе?

— Было четыре вопроса. Три — абсолютно стандартные по поводу моего дела. Четвертый сформулирован довольно неочевидно: в ЕСПЧ отметили, что в Чечне могут быть предубеждения против геев и, соответственно, помехи для объективного расследования, и спросили, что Россия сделала, чтобы расследование все-таки было объективным.

— Вы наверняка следите, за тем как развивается тема преследования геев в Чечне. Как вы считаете, что-нибудь изменилось с 2017 года?

— Думаю, что нет. Возможно, они только стали лучше скрывать то, что делают.

— Как вы считаете, такая ситуация — исключительно чеченская специфика? Или, например, в соседних республиках может происходить то же самое, просто мы про это меньше знаем?

— Преступления против геев происходят везде, но вопрос в масштабах. В соседних республиках Россия контролирует местную власть, в Чечне у нее полный контроль и карт-бланш. Они могут делать то, что захотят.

— В такой ситуации вы еще надеетесь, что людей, которые вас пытали, накажут?

— Я хочу в это верить. Вообще я мечтаю, что кто-нибудь из них (имеются в виду люди, организовавшие преследование геев в Чечне — прим. «Медузы») когда-нибудь проколется и скажет что-нибудь — тогда все окончательно подтвердится.

— Вы видели, как американский журналист, приехавший в Чечню снимать репортаж о жизни геев, признался главе местной полиции, что он сам гей? А тот просто громко рассмеялся в ответ.

— Да. И меня очень удивило, как это подали государственные СМИ. Якобы это как-то доказывает, что никакой гомофобии и преследований в Чечне нет. Вроде бы смотрите, как он нормально отреагировал. Но у меня вопрос: как он мог еще отреагировать? Это же американский журналист — гражданин другого государства, у которого есть права. Думаю, если бы подобное в Чечне сделал какой-нибудь обычный человек, он бы далеко не ушел.

— Как считаете, подобные попытки пиара как-то помогают Чечне выправить имидж в части отношения к геям?

— Очевидно, что они пытаются заниматься таким пиаром. Но, надеюсь, все люди понимают, что на самом деле там все обстоит иначе.