истории

«Никакого отчаяния быть не может» Ровно год назад задержали Кирилла Серебренникова. Мы поговорили с его адвокатом Дмитрием Харитоновым

Источник: Meduza

22 августа 2017 года следователи задержали режиссера Кирилла Серебренникова в Петербурге, где шли съемки его фильма «Лето». На следующий день суд поместил Серебренникова под домашний арест, где он находится до сих пор. Вместе с другими бывшими сотрудниками компании «Седьмая студия» — Алексеем Малобродским, Юрием Итиным и Ниной Масляевой — Серебренникова обвиняют в хищении государственных средств, выделенных на проект «Платформа»; также по этому делу арестована бывшая чиновница министерства культуры Софья Апфельбаум. Никто из обвиняемых, кроме Масляевой, не признает своей вины; Серебренников, его адвокаты и его сторонники неоднократно указывали на многочисленные несообразности в обвинении — например, прокуроры сомневались, что спектакль «Сон в летнюю ночь», который до сих пор идет в «Гоголь-центре», действительно был поставлен. Сейчас расследование дела завершено; в ближайшие недели оно должно быть передано в прокуратуру. Спецкор «Медузы» Саша Сулим поговорила о деле «Седьмой студии» с адвокатом Кирилла Серебренникова Дмитрием Харитоновым.

«Наша задача — не дать направить дело в суд»

— 22 августа исполняется ровно год с того момента, как Кирилла Серебренникова задержали. Что происходит с его делом сейчас?

— Закончив следствие и ознакомив нас с материалами дела, следователи должны теперь отправить его прокурору. А прокурор уже может либо утвердить обвинительное заключение и передать дело в суд, либо не утверждать его вовсе — тогда никакого суда не будет. Самое важное сейчас будет происходить именно в прокуратуре. Суд пока рассматривает только формальные вопросы, связанные с продлением меры пресечения (суд ежемесячно продляет срок ареста Серебренникова, всякий раз режиссер и его адвокаты оспаривают это решение — Прим. «Медузы»).

— Можно ли как-то повлиять на решение прокуратуры? Могут ли ваши выступления в суде что-то изменить?

— В суде мы пока рассматриваем только вопросы законности и обоснованности продления меры пресечения. Мы не рассматриваем дело по существу, не представляем доказательства и не оцениваем их. Суд лишен возможности рассматривать доказательства и не имеет права вникать в вопросы виновности и невиновности моего подзащитного.

После окончания ознакомления с материалами дела мы заявим ходатайство о его прекращении. Все это время мы работали над этим ходатайством; оно практически готово. Естественно, что в ходе работы возникают новые основания — например всем уже известный случай с фальсификацией, как нам кажется, протокола Войкиной. И будем ждать решения следователей по этому ходатайству. Если нам будет отказано, то мы подадим жалобу в прокуратуру и попросим не утверждать обвинительное заключение. Именно прокурорам придется поддерживать обвинение в суде, и они должны понимать, что следствие проведено, на наш взгляд, плохо, односторонне и необъективно. Со всем этим предстоит разбираться прокурорам. Мы не можем их не предупредить.

Наша задача сейчас — не дать направить дело в суд.

— Все жалобы, которые были поданы стороной защиты, суд отклоняет. Есть ли в них вообще какой-то смысл? 

Мы обжалуем решения судов об избрании Серебренникову меры пресечения и о продлении срока домашнего ареста. Мы говорим на этих судах, что обвинение ничем не обоснованно и основано только на оговоре со стороны Масляевой и ее друзей. Мы пытаемся объяснить суду, что продлять меру пресечения нельзя, в том числе и потому, что обвинение ничем не обосновано и очевидно, что оно абсурдно. Проект «Платформа» был выполнен, а потому государство получило все, на что расcчитывало.

23 августа 2017 года была избрана мера пресечения в отношении Кирилла. Мы ее обжаловали, поскольку были с ней не согласны. Дальше процесс очень простой: суд установил срок — три месяца, по истечению которых нужно либо изменить меру пресечения, либо ее продлить. [С тех пор ежемесячно] СК подает ходатайство о продлении, а мы возражаем. Когда суд выносит решение, мы его обжалуем: мы не можем этого не делать, потому что уверены, что эта мера пресечения незаконна и необоснованна. Каждый раз мы представляем суду новые аргументы в пользу моего подзащитного, обвинение же за этот год не поменяла в своей линии вообще ничего.

Есть формальные основания для продления ареста: скроется, будет угрожать свидетелям и так далее. Мы каждый раз говорим, что у следствия нет доказательств, что Кирилл прибегнет к одному из этих пунктов. Более того, у нас есть доказательства того, что эти основания либо просто выдуманы, либо их вообще не существует. У Кирилла нет заграничного паспорта и вида на жительство в Латвии — эти документы находятся у следователей. Это делает невозможным пересечение им границы. Хотя он и не собирается и никогда не собирался [скрываться].

— Вы сказали, что суд не оценивает сейчас виновность подсудимых, однако в решениях о продлении меры пресечения нередко звучит такой довод: Серебренникова необходимо оставить под домашним арестом, потому что он обвиняется в совершении тяжкого преступления.

— Здесь все-таки речь не про презумпцию невиновности, а про формальные основания, необходимые для того, чтобы человека посадить под домашний арест. Для этого нужно, чтобы он был обвиняемым, нужно постановление следователя. В нашем случае в нем указано, что Серебренникова обвиняют в хищении денег путем мошенничества — это тяжкое преступление. Судья просто повторяет [постановление], не рассматривая доказательства, и продляет домашний арест.

— При этом он может вынести решение и в пользу Серебренникова?

— И мы в этом пытаемся убедить его на каждом заседании. Зачем следствие просит, а суд продляет Кириллу меру пресечения, я не знаю. У нас в деле есть очень яркий пример — Алексей Аркадьевич Малобродский. Что заставило следствие держать его одиннадцать месяцев в тюрьме, когда все остальные были под домашними арестами? Раз человек сидит в тюрьме, мы считаем, что он один из самых активных преступников. А потом его вдруг решают отпустить под подписку о невыезде, при этом оставляя остальных под домашними арестами. При этом Малобродский ездит в СК, знакомится с делом и никуда не собирается уезжать. Мы просили суд установить Серебренникову запреты: покидать жилище в определенное время, ездить на машине, общаться с участниками уголовного дела, но отпустить его под подписку о невыезде — так он сможет ходить на работу, тем более что через несколько недель открытие сезона. Не было никаких причин помещать Серебренникова под домашний арест. Тем более, когда следствие закончилось, нет ни оснований, ни какой-то процессуальной необходимости содержать его под арестом далее.

«Тактика любого следствия — сталкивать лбами и сеять противоречия»

 — Вы можете как-то комментировать те материалы дела, с которыми вы ознакомились?

— Я не могу обсуждать конкретные документы. Наша позиция такова: мы будем требовать прекращения дела.

— Есть ли среди этих материалов что-то — показания, документы, — на чем может основываться позиция обвинения?

— Без оценки доказательств я вам отвечу так: я не сомневаюсь в том, что никакого преступления не было. Я уверен, что не было никакого хищения, никто не присваивал себе никакие денежные средства.

Следователи говорят довольно парадоксальные вещи, например: «Вы украли деньги и сделали на них „Платформу“». Но если «Платформа» была сделана, значит, государство получило ровно тот результат, который хотело. Псевдопотерпевший в лице министерства культуры многократно признавал, что «Платформа» была, и гордился этим проектом. Министерство культуры до сих пор не может сформулировать, чего же ему в этом проекте не хватило.

— Главный козырь обвинения — это показания Масляевой?

— Это у них надо спросить. Я с первого заседания говорю, что Масляева оговаривает Серебренникова, других участников процесса и себя в совершении преступления, которого не было. Деньги на «Платформу» не были похищены. 

— На заседании в Мосгорсуде в декабре вы сказали, что из денег, выделенных на «Платформу», Масляева взяла себе четыре миллиона рублей, еще шесть — выдала другим лицам, а на два миллиона рублей открыла медицинский центр… 

— Мы не знаем, воровала она эти деньги или нет, это вообще не наша забота, пускай следственные органы проверяют деятельность Масляевой. С ней связано много историй, которые я горю желанием рассказать, но, к сожалению, не могу.

— На ваш взгляд, ее процесс начнется до суда над всеми остальными?

— Точно сказать нельзя, но вероятность такая есть.

— Если это случится и ее признают виновной, будет ли это влиять на процесс Серебренникова, Малобродского, Итина и Апфельбаум?

— Не должно. Приговор по другому делу не должен влиять на наш процесс.

— Больше года назад дочки Масляевой говорили, что за ними следят, и обвинили в слежке Серебренникова.

— На последнем заседании суда, которое состоялось 16 августа, мы представили справку о том, что ФСБ проверило эти факты и пришло к выводу, что никакой слежки не было. Я с самого начала говорил, что слежка если и была, то проводили ее сами эфэсбэшники. Но следствие регулярно приводило показания дочерей Масляевой в качестве одного из аргументов за продление домашнего ареста.

— Из чего складывается сумма хищений, в которых обвиняют вашего подзащитного?

— Сейчас Серебренникова обвиняют в хищении 133 миллионов рублей. Следствие считает, что были украдены все [выделенные на «Платформу»] деньги, которые были обналичены.

— И подтвердить, на что они были потрачены, практически невозможно.

 — Мы не раз заявляли ходатайства, просили допросить огромное количество людей, которые работали и получали денежные средства из тех обналиченных денег. Посчитать, провести экспертизу. (Все эти ходатайства отклоняли — Прим. «Медузы».)

— Документы, уничтоженные генеральным продюсером «Платформы» Екатериной Вороновой, могли бы помочь?

— Это были именно те документы, которые подтверждали, что денежные средства уходили на «Платформу»: на выплаты гонораров, приобретение реквизита и так далее.

Но, к сожалению, они были уничтожены и это не прибавляет нам радости. С ними нам было бы проще, мы могли бы их представить следствию и сказать: «Вот! Посмотрите, куда уходили деньги». При этом и без этих документов это можно проверить.

— Их уничтожили по глупости?

— Я бы не хотел здесь давать оценку. К сожалению, их уничтожили.

— Был ли там какой-то умысел?

— Я точно так же, как и все, читал письмо Вороновой (в нем она объяснила уничтожение тем, что проект «Платформа» завершился, а документы было «некому и негде хранить» — Прим. «Медузы»). Других объяснений у меня нет.

— На одном из заседаний Юрий Итин рассказал, как совершенно случайно узнал о том, что следователи дали понять Серебренникову, что Итин его оговорил. Тогда же Итин заявил, что показаний против Серебренникова он никогда не давал. Были ли еще случаи, когда следствие пыталось столкнуть лбами участников процесса?

— Я не буду оценивать конкретные события. Скажу только, что тактика любого следствия состоит именно в этом: сталкивать лбами и сеять противоречия — на этом и строится процесс расследования.

— Пыталось ли следствие давить на Серебренникова?

— Вся ситуация необоснованного обвинения, содержания год под домашним арестом, уголовного преследования за преступление, которого не было, и есть это самое давление.

«Кирилл не собирается сдаваться»

— На суды по делу «Седьмой студии» приходит довольно много публичных людей. Общественный резонанс помогает делу?

— Это самое громкое дело последнего года, общественный интерес — в первую очередь, со стороны творческих людей — абсолютно необходим. Мы постоянно говорим о том, что чем больше будет публичности, тем более очевидна будет абсурдность предъявленных обвинений. Это важно и нужно, и мы благодарны всем, кто интересуется, следит и понимает весь этот абсурд. Если это все уйдет в тину, если не будет общественной огласки, то все будет выглядеть так, как [будто] это самое хищение [произошло]. В публичности — наша сила. 

— Малобродского отпустили из СИЗО тоже благодаря общественности? 

— Во-первых, Малобродского не надо было туда сажать и восемь месяцев там держать. Накопилась критическая масса, требования о его освобождении шли постоянно, позиция защиты была безупречной. А потом Алексей Аркадьевич стал себя очень плохо чувствовать. Когда это все случилось, следствие приняло решение изменить меру пресечения.

 — Можно ли сейчас прогнозировать какие-то сроки рассмотрения дела по существу?

— Если до 19 сентября следователи передадут дело прокурору, то у прокурора будет максимум месяц, чтобы утвердить обвинительное заключение. Значит, 19 октября его отвезут в суд, у которого будет еще две недели для назначения предварительного слушания. Еще через четырнадцать дней может начаться основное слушание. В общем если все пройдет быстро, то в начале ноября мы можем оказаться в основном процессе. Но можем и не оказаться. А вдруг прокурор не утвердит обвинительное заключение? Я на это очень надеюсь.

Сроки самого процесса зависят от того, как его будут слушать: может быть, два дня в неделю, а может быть — и все пять. Если пять, то это может занять минимум полгода, но вряд ли у суда и адвокатов будет возможность собираться каждый день — есть ведь и другие дела.

— Правильно ли я понимаю, что единственный человек, с которым Серебренников сейчас общается беспрепятственно, — это вы?  

— Да.

— Кирилл Семенович как-то изменился за этот год?

— Я не вижу никаких изменений в его душевном состоянии. Кирилл не собирается сдаваться, ведь он не совершил никакого преступления. У него много работы — и это очень ему помогает. При этом его состояние не из лучших — человека лишили нормальной жизни, здесь не до веселья.

— Как он работает технически? Выходить в интернет ему запретили — а пользоваться компьютером?

— Доступа к интернету у него нет, и он им не пользуется. Но работать на компьютере он может.

— Над чем он сейчас работает?

— Я не уполномочен об этом говорить. Я знаю, что он что-то пишет, но говорить об этом не могу.

— Повлиял ли домашний арест на его здоровье?

— Я никаких изменений не замечаю, а Кирилл не жалуется.

— Можно ли сказать, что для вас лично этот процесс стал особенным?

 — Это моя работа. Я пытаюсь делать ее максимально профессионально и качественно. Но еще до того, как я познакомился с Кириллом лично, я был его поклонником. Я смотрел его фильмы, ходил в театр, не пропускал ни одной премьеры в «Гоголь-центре». К сожалению, так сложилось, что после этого я стал его адвокатом. Лучше бы я в театр продолжал ходить, а Кирилл продолжал работать.

За этот год мы очень сдружились с Кириллом, у нас с ним схожее восприятие действительности, и многие наши интересы совпадают. Но нельзя, чтобы процесс становился личностным. Адвокату нужна трезвая голова и отсутствие личных эмоций.

— Случаются ли у Кирилла моменты отчаяния?

— Нет. Ему тяжело, потому что его обвинили в том, что он не совершал, и незаконно держат под домашним арестом, но это не ведет ни к какому отчаянию. Он понимает, что у них против него ничего нет и быть не может — это его поддерживает.

— Отсутствие доказательств часто не мешает обвинительному приговору.

— В последние годы я часто слышу этот довод: ничего нет, но все равно посадят. Я на это отвечаю так: «Давайте закончим защищаться, я пойду заниматься другими делами, а вы признаетесь в чем угодно, заключите сделку со следствием и будете договариваться о сроке». Мы не про это, мы про то, что никакого отчаяния быть не может — мы защищаемся и представляем свои аргументы. Отчаяния у моих клиентов не бывает.