истории

«До 1968 года у нас не было никаких претензий к России» Как советское вторжение навсегда изменило Чехию. Репортаж Константина Бенюмова

Источник: Meduza

В ночь на 21 августа 1968 года закончилась Пражская весна — попытка построения «социализма с человеческим лицом» в отдельно взятой Чехословакии. Ровно 50 лет назад страну оккупировали войска Варшавского договора; за 36 часов было убито, по разным оценкам, от 130 до 400 человек. Позднее многие были арестованы, уволены с работы или вынуждены были уехать. «Нормализация» — чехословацкий застой — продолжалась до самого падения коммунистического режима в 1989 году. Спецкор «Медузы» Константин Бенюмов съездил в Прагу и узнал, как вторжение советских войск до сих пор влияет на жизнь страны и отношение чехов к русским.

Вечером 9 мая 2018 года на Вацлавской площади в центре Праги встретились две демонстрации. Участники первой — их было около 500 человек — около 18:30 вышли к зданию Национального музея, чтобы выразить недовольство возвращением в правящую коалицию коммунистов — впервые после Бархатной революции 1989 года. Вторая, организованная «русскоязычными жителями Праги» в честь Дня Победы, появилась на площади через час — на автомобилях, украшенных георгиевскими лентами, флагами СССР и надписями на русском языке. Участники антикоммунистического митинга восприняли их появление как провокацию; они перегородили проезжую часть и начали срывать с машин флаги, выкрикивая «Позор», «Русские свиньи», «Чехия — не Россия». Разнимать демонстрантов и участников автопробега пришлось полицейским.

Как выяснилось впоследствии, участники автопробега не подозревали об антикоммунистической демонстрации на Вацлавской площади. Но время и место встречи оказались худшими из возможных. В 1969 году на этой самой площади пражский студент Ян Палах сжег себя в знак протеста против оккупации Чехословакии советскими войсками, здесь же в конце августа 2018-го пройдут мероприятия, посвященные 50-й годовщине вторжения.

Оккупация Чехословакии войсками стран Варшавского договора, положившая конец Пражской весне 1968 года — попытке построить «социализм с человеческим лицом», — стала тяжелой травмой для общества. Если о самих реформах 1968 года в Чехии, по словам историков, вспоминают только по круглым датам, то оккупация и последовавший за ней период «нормализации» до сих пор влияют на чешскую политику и повседневную жизнь.

«Вплоть до 1968 года у нас не было никаких претензий ни к России, ни к Советскому Союзу, — говорит сотрудник Института современной истории Чехии Олдржих Тума. — В отличие от Польши или Венгрии, здесь никогда не ставилась под сомнение роль Красной армии в освобождении страны от фашистов. Но после вторжения началось распространение антисоветских и антирусских настроений. В какой-то степени эти настроения сохраняются в Чехии по сей день».

Коммунистический переворот и президент из Лондона

«В отличие от венгров и поляков, мы коммунистов выбрали добровольно», — рассказывает «Медузе» Петр Питгарт, во время Пражской весны — редактор самого влиятельного независимого журнала «Литературная газета», впоследствии — диссидент и сподвижник Вацлава Гавела, а затем — первый премьер-министр посткоммунистической Чехословакии.

Во всех странах послевоенной Восточной Европы коммунисты захватили власть в два этапа: сначала вошли в правительство в результате выборов, а затем полностью подмяли под себя властные структуры и общество. В Чехословакии переход был чуть ли не самым гладким.

На выборах в учредительное собрание 1946 года коммунисты получили большинство в Чехии и заняли второе место в Словакии, значительно уступив Демократической партии. Но уже к февралю 1948-го они захватили власть во всей стране. Сейчас эти события в Чехии называют переворотом, хотя формально Компартия обошлась даже без смещения президента Эдварда Бенеша (он коммунистом не был; во время войны возглавлял лондонское правительство в изгнании).

«К 1948 году коммунисты смогли внедриться практически во все сферы, не только в министерства, но и, к примеру, в академическую среду, — рассказывает историк, сотрудник Чешского архива Лукаш Чврчек. — Они могли выдавить инакомыслящих из любой организации».

9 мая 1948 года была принята новая конституция, провозгласившая образование Чехословацкой народной республики и установление на ее территории диктатуры пролетариата. Под давлением СССР началась сталинизация, избавление от любого инакомыслия и чистки в Компартии, до того собиравшейся строить социализм по собственному рецепту (например, с сохранением частной собственности и многопартийности).

Начались показательные судебные процессы, в том числе над коммунистами с «интернациональными» корнями и связями: немцами, евреями, испанцами. В 1952 году генсека ЦК Компартии Рудольфа Сланского и еще 13 видных коммунистов (11 из них были евреями) казнили по обвинению в троцкистско-титоистско-сионистском заговоре.

Слишком поздняя оттепель

Гражданин Германии Георг Шоер (до эмиграции его звали Йиржи Шрамек) родился в Праге в 1947 году как раз в семье «интернационалиста». Отец Георга, пражский немец Адольф Шоер, был убежденным коммунистом и после оккупации Чехословакии нацистами отправился за свои убеждения в Бухенвальд. В лагере Шоер-старший провел шесть лет, а выйдя на свободу в 1945-м, вернулся в Прагу.

По воспоминаниям Шоера-Шрамека, его отец, когда страна пошла по советскому пути, в коммунизме не разочаровался, но понял, что систему нужно реформировать. Ничего для этого он не предпринимал: «все-таки у него было двое детей».

Георг Шоер не разделял увлеченность отца левыми идеями, но рос «как все». В школе стал «свазаком» — членом местного комсомола. «Для нас в этом не было никакого специального политического смысла, — вспоминает он в разговоре с „Медузой“. — Чтобы учиться, чтобы работать, нужно было вступать в свазаки».

К началу 1960-х оттепелью в стране и не пахло: Чехословакия отстала от СССР по части развенчания культа личности. Вплоть до 1962 года в Праге стоял крупнейший в Европе монумент Сталину; осужденных по делу Сланского и вовсе реабилитировали лишь в 1967 году.

Чехословацкая оттепель началась тогда, когда в СССР она уже заканчивалась. «Необходимость реформ в руководстве Чехословакии осознали еще в начале 1960-х, — говорит историк Олдржих Тума. — Уже в 1963 году шла подготовка экономических преобразований». Но реформы виделись не как отход от коммунизма, а как попытка усовершенствовать его, сделать режим более эффективным и более гуманным, говорит Тума. Политические лозунги появились позже. Сначала — в среде интеллектуалов.

Будущий диссидент и премьер-министр Петр Питгарт вступил в Коммунистическую партию в 1960-м. И тоже, по его признанию, не по идейным соображениям. «Я тогда думал совсем о других вещах, в моей голове было пусто, — вспоминает будущий политик. — Я писал стишки, занимался спортом, и политика меня не интересовала». 

Вскоре, однако, политика пришла в его жизнь сама. Во второй половине 1960-х журнал «Литературная газета», где Питгарт работал редактором, стал главным «рупором реформ». Издание с тиражом около 300 тысяч экземпляров подчинялось Союзу писателей; когда на съезде этой организации в 1967 году несколько чешских литераторов (в их числе был, например, Милан Кундера) выступили с призывом реформировать режим, «Литературную газету» переподчинили министерству культуры, значительно усилив цензуру. Но уже в начале 1968 года власть сама принялась за реформы, и первой пала как раз система цензуры.

Официально это произошло в июне 1968 года, но в действительности контроль за публикациями в СМИ был отменен еще в марте. «Я как редактор должен был ходить [в Минкульт] за „литовкой“, — вспоминает Петр Питгарт. — И в какой-то момент [чиновники] сами сказали: ну это же формальность, ну его». По его словам, цензура рухнула сама в течение нескольких дней.

Историк Олдржих Тума рассказывает, что власти не боялись последствий: журналисты и писатели были членами официальных союзов и коммунистами. Но с отменой цензуры по всей стране начали появляться независимые объединения; возникла и некоммунистическая оппозиция, которая потребовала расширения политических реформ, в том числе возвращения многопартийности.

«Мы не могли говорить об этом прямо», — вспоминает Иржина Рыбачкова, ставшая весной 1968 года одной из основательниц «Клуба ангажированных беспартийных» — одной из ведущих оппозиционных организаций Пражской весны. В 1967-м Рыбачкова несколько месяцев перепечатывала на машинке революционные воззвания чехословацких писателей и распространяла их по знакомым. «Несмотря на отмену цензуры, никто не решался открыто требовать смены режима, — продолжает она. — Это было просто непредставимо — чтобы кто-то [тогда] заявил, к примеру, что нам нужен капитализм. Возможно, это было чем-то вроде самоцензуры. Но мы понимали, что косметических реформ недостаточно, что преобразования должны быть более глубокими».

В апреле, когда власти выпустили свой план реформ — «Программу действий КПЧ», — стало ясно, что глубоких перемен не будет. В программе, которая официально обещала обновление «всех слоев жизни в Чехословакии», не было ни слова ни об отмене руководящей роли Коммунистической партии, ни о возвращении внешнеполитической самостоятельности страны. Рыбачкова уверена, что Александр Дубчек и другие партийные реформаторы «так и не смогли сделать шаг за пределы своего коммунистического сознания».

Словацкий федерализм, «Две тысячи слов» и советские танки

Для Александра Дубчека, который стал первым секретарем ЦК КПЧ (фактически главой государства) в январе 1968-го, было важно не только «человеческое лицо социализма», но и политическая реформа, никак не связанная с коммунистической идеологией и гражданскими свободами. «Он начал свою карьеру не как реформатор, а в первую очередь как словак», — говорит Петр Питгарт.

Питгарт рассказывает, что за 20 лет словаки не забыли, как они в 1946 году, в отличие от чехов, не голосовали за коммунистов. «Они тогда любили говорить, что Словакия — единственная страна, куда коммунизм пришел с запада (из Чехии — прим. „Медузы“)», — вспоминает политик. Если чехи хотели широких реформ, то для многих словаков главным был вопрос федерализации (при этом большинство опрошенных «Медузой» чешских исследователей не считает, что права словаков в государстве как-то ущемлялись).

Дубчек боролся за права словаков со своим предшественником на посту первого секретаря Антонином Новотным, который, по словам Питгарта, «был очень увлечен чешским национализмом», а кроме того, был консерватором и участником репрессий 1950-х. В апреле 1968 года Новотный покинул последний формальный пост — президента страны.

Пока Дубчек пытался обновить социализм и изменить национальное устройство, чешские интеллектуалы решили требовать от власти более серьезных перемен. Писатель Людвик Вацулик написал манифест «Две тысячи слов» с призывом реформировать саму Компартию. В чехословацкой Компартии документ рассматривать отказались. Зато, как считается, после публикации манифеста в июне 1968-го в журнале «Литературные свидетельства» (так после отмены цензуры стала называться «Литературная газета») происходящее в Чехословакии окончательно перестало устраивать лидеров СССР.

Критиковать реформы советское руководство начало почти сразу. Но после публикации манифеста в адрес лидеров КПЧ в СССР стали выдвигать обвинения в идеологической диверсии и контрреволюции.

Согласно архивным документам, разрабатывать операцию «Дунай» — военное вторжение в Чехословакию — в Генштабе ВС СССР начали еще весной. В директиве командования от 8 апреля 1968 года говорилось об «интернациональном долге», который велит Советскому Союзу и другим соцстранам ввести войска в Чехословакию для «оказания помощи Чехословацкой армии в защите Родины от нависшей над ней опасности».

«Я думаю, советское руководство пугали не сами реформы [Дубчека], — говорит историк Олдржих Тума. — В Москве и Восточном Берлине гораздо больше боялись, что он утратит контроль над страной». Генсек ЦК КПСС Леонид Брежнев с мая по август несколько раз встречался и созванивался с Дубчеком, требуя заверений в том, что реформы не выйдут из-под контроля.

В КПЧ далеко не все поддерживали реформы; были и радикальные коммунисты, которые обращались к СССР за помощью. «В любом случае, — продолжает Тума, — Дубчеку было крайне тяжело маневрировать: с одной стороны были сталинисты, с другой — гражданские активисты, требовавшие более радикальных реформ, а за спиной — Москва».

Главы стран Варшавского договора обсуждали возможность вторжения дважды. Первый раз — во время майской встречи лидеров соцстран в Москве: тогда венгерский лидер Янош Кадар предостерегал от применения силы, чтобы избежать повторения событий 1956 года, когда в ходе подавления советскими войсками вооруженного восстания в Венгрии были убиты несколько тысяч человек.

18 августа, на второй встрече лидеров организации Варшавского договора, было принято решение оказать Чехословакии «военную помощь». Два дня спустя войска Варшавского договора вошли в Чехословакию.

Всего в операции «Дунай» приняли участие до 500 тысяч военнослужащих и около пяти тысяч танков; наряду с советскими войсками к операции привлекли вооруженные силы Венгрии, Польши, Болгарии и ГДР. От ввода на территорию Чехословакии немецких солдат в итоге отказались, оставив их на границе: появление немцев в Праге в год тридцатилетия «Мюнхенского сговора» могло спровоцировать население на вооруженное сопротивление.

«Я увидел окровавленные тела, укрытые чешским флагом»

Президент страны Людвик Свобода обратился к гражданам с призывом не допустить кровопролития. В первый же день лидеров Пражской весны во главе с Александром Дубчеком арестовали и вывезли в Москву. «Многие скажут вам, что это были прекрасные дни, — говорит Петр Питгарт. — Впервые в истории чешский народ оказался без своих правителей. Никто им не управлял, никто не давал ему инструкций, и он очень верно себя вел. Мудро, находчиво, даже с юмором».

Войска повсеместно сталкивались с пассивным сопротивлением: жители чехословацких городов устраивали демонстрации протеста, рисовали на советской технике свастики и писали антисоветские слоганы. Питгарт вспоминает, как жители Праги снимали с домов таблички с названиями улиц, как меняли местами дорожные знаки.

Георг Шоер сохранил об этих днях более мрачные воспоминания. «Здание ЦК КПЧ находилось прямо здесь, за углом, — вспоминает он. — Утром того дня меня разбудил отец и рассказал, что нас оккупировали русские. Он как честный коммунист отправился на работу, а я побежал к будущей жене. И вот возле этого здания, в самом центре города, я увидел окровавленные тела, укрытые чешским флагом».

Здание Чешского радио на Виноградской улице в Праге сейчас украшают две мемориальные таблички. Первая — в честь погибших во время Пражского восстания в мае 1945 года. Вторая — в честь жертв событий 21 августа 1968-го. Утром 21 августа советские военные попытались блокировать здание радио, которое было главным источником информации для населения в первый день вторжения. Солдаты открыли огонь по людям, которые пытались не допустить захвата здания; 15 человек погибли, десятки получили ранения.

Всего, по данным Лукаша Чврчека из Чешского архива, за время вторжения погибли 406 человек (данные о количестве жертв разнятся; согласно наиболее распространенной оценке, за первые дни вторжения погибли 137 человек, однако многие исследователи считают эту цифру заниженной). Точных данных о раненых нет — многие боялись сообщать о полученных ранениях, опасаясь преследований.

Активная фаза операции «Дунай» продолжалась всего 36 часов. К началу дня 22 августа войска заняли все города и объекты на территории Чехословакии. Однако кризис продолжался до 27-го — пока Александр Дубчек и другие лидеры КПЧ не согласились подписать в Москве протокол о «нормализации» обстановки в Чехословакии. «С того момента все было только хуже и хуже», — говорит Питгарт.

Границы оставались открытыми, чтобы у оппозиционеров «была возможность убраться»

«Я думаю, что каждый, кто в те дни находился в Праге, до сих пор помнит их в мельчайших деталях, — рассказывает главный раввин Чехии Кароль Сидон. В 1960-х он вместе с Питгартом работал в „Литературной газете“, а также сотрудничал с автором „Двух тысяч слов“ Людвиком Вацуликом на Чешском радио. — Думаю, для нас ввод советских танков в Прагу — это как для американцев день, когда убили Кеннеди».

Отца будущего раввина убили нацисты, а отчим в 1940-х успел побывать сразу в двух концентрационных лагерях — нацистском и советском. «В отличие от других семей, которые пребывали в коммунистической эйфории после освобождения страны Красной армией от фашизма, у нас не было никаких иллюзий насчет Советского Союза», — вспоминает Сидон. В дни вторжения будущий раввин, по его собственным словам, жил в редакции «Литературных свидетельств» — и чувствовал себя немного чужим среди коммунистов-реформаторов, окрыленных Пражской весной.

«Меня никогда не интересовала политика, меня интересовало творчество, я хотел только писать», — рассказывает он. Его первая книга — «Мечта о моем отце» — вышла как раз в 1968-м. Следующие свои книги и пьесы Сидон писал, будучи разнорабочим — с началом «нормализации» он, как и большинство участников Пражской весны, лишился работы.

После закрытия «Литературных свидетельств» в 1969 году Сидон успел поработать замерщиком воды, кочегаром, продавцом в журнальном киоске. В эти дни, по его словам, он написал «больше, чем когда-либо еще в жизни».

В стране началась массовая эмиграция. Чехословакию покинула Иржина Рыбачкова (она много лет работала в Принстонском университете, стараясь поддерживать связи с теми, кто остался на родине) и Георг Шоер (он уехал в Западную Германию, остался там и в 1989 году больше радовался не победе Бархатной революции в Праге, а падению Берлинской стены). «Примерно в течение года границы оставались открытыми, чтобы у оппозиционеров была возможность убраться», — говорит Шоер. Те, кто остался в стране и сохранил работу, должны были прийти в специальную комиссию и засвидетельствовать, что они поддерживают ввод войск для подавления контрреволюционного мятежа.

Кароль Сидон тоже покинул страну в августе 1969-го, но эмиграция продлилась всего две недели. «Меня не покидало ощущение, что вместо того, чтобы жить за границей и в истерии подсматривать в замочную скважину за теми, кто остался, лучше быть дома», — рассказывает он.

Будущий раввин вернулся в Прагу, и через некоторое время его арестовали.

Как-то раз, получив порцию свежей прессы для продажи, Сидон обнаружил в одном из журналов «отвратительную статью», посвященную его старому другу Людвику Вацулику. Чтобы не распространять «гнусную клевету», он решил вырезать статью из всех экземпляров журнала и продавать его только постоянным покупателям, а остальным говорил, что журнала нет в наличии. Среди тех, кому Сидон отказался продать журнал с вырезанной статьей, оказался и «молодой человек, по лицу которого было сразу понятно, что он из ГБ». Мужчина отошел, а вскоре к киоску подошла симпатичная девушка. Ей Сидон решил продать журнал — хотя, по его словам, сразу понял, что совершил ошибку. Через 20 минут явилась криминальная полиция, и следующие четыре дня Сидон провел в участке. Полицейские так и не нашли ни вырезанных статей, ни ножниц (Сидон успел избавиться от улик), и продавца пришлось отпустить.

В следующий раз Сидон привлек внимание властей как участник «Хартии-77» — программного документа чешских диссидентов, в составлении которого принимали участие будущий президент Вацлав Гавел и будущий премьер Питгарт.

«У нас тогда говорили, что один раз попасть в тюрьму может любой, в том числе и невиновный. Если два раза — то это что-нибудь да значит, а если три — то такому человеку точно можно доверять», — рассказывает про те годы Питгарт. Сам Питгарт отсидел один раз.

Лидер коммунистов был агентом Йозефом — в честь Сталина

Хуже всего во время «нормализации» (она продлилась вплоть до падения коммунистического режима в 1989 году) был «моральный упадок», в который пришло чешское общество, говорит Питгарт. «Как теперь люди могут вспоминать те прекрасные несколько месяцев Пражской весны, если они почти все потом от нее отреклись, — негодует политик. — Я думаю, что поражение было необратимо. Но выбор способа, как его потерпеть, был в наших руках».

Главным виновником «морального упадка» Питгарт до сих пор считает Александра Дубчека: тому «не хватило мужества ни на то, чтобы отказаться подписывать Московский протокол, ни даже на то, чтобы поддержать тех, кто в дни вторжения вышел на улицы».

Мало кто в Чехии считает Дубчека героем. «Возможно, он был бы более популярной фигурой, если бы его казнили [как лидера венгерского восстания 1956 года Имре Надя]», — говорит историк Олдржих Тума. После ареста в августе 1968 года Дубчек вернулся в Прагу и даже продолжал занимать свой пост секретаря ЦК вплоть до апреля 1969-го, когда на новом пленуме ЦК КПЧ его сменил Густав Гусак — тоже словак, отсидевший срок по обвинению в национализме при Новотном и на первых порах поддержавший реформы Дубчека. «После 21 августа Гусак проявил „реализм“, поэтому в Москве одобрили его кандидатуру», — объясняет исследователь из пражского Института военной истории Томек Прокоп. При Гусаке была принята новая конституция, по которой Словакия получила долгожданный федерализм.

В 1989-м Дубчек попытался вернуться в политику, воссоздал Социально-демократическую партию, упраздненную после переворота 1948 года, и даже возглавлял федеральный парламент страны — до гибели в автокатастрофе в 1992 году. «Я думаю, он очень хотел спустя 20 лет все-таки построить свой реформированный социализм, — говорит Томек Прокоп. — Но к тому моменту люди уже и слышать не хотели ни о каком социализме».

После Бархатной революции к власти в Чехословакии пришли диссиденты и правозащитники во главе с Вацлавом Гавелом и Петром Питгартом. Был принят закон о люстрации — один из самых жестких в бывших странах соцлагеря. По нему партийные функционеры лишились права занимать государственные должности, а работники службы госбезопасности и люди, сотрудничавшие с ними, — права служить в полиции.

Но закон не смог оградить чешскую политику от бывших коммунистов, способствовал распаду Чехословакии, а также отдалил бывших борцов с режимом от народа. «Диссиденты, пришедшие к власти после 1989 года, заплатили за эту власть сполна, — говорит раввин Кароль Сидон. — А остальной народ находился от них на некоторой дистанции: почти все в Чехословакии либо сотрудничали с режимом, либо пассивно его поддерживали».

В 1989 году в Компартии Чехословакии состояли 1,7 миллиона человек — при населении в 15 миллионов (данные на 1992 год). По словам историка Петра Блажека, чехословацкая Компартия была едва ли не самой многочисленной (на душу населения) среди всех соцстран. В 2008 году Блажек стал одним из инициаторов создания чешского Института по изучению тоталитарных режимов — организации, которая занимается в том числе анализом архивов органов госбезопасности.

Еще одним следствием закона о люстрации стало то, что идеология чешской Компартии (сейчас называется Коммунистической партией Чехии и Моравии) не претерпела никаких изменений и, по словам Блажека, остается неосталинистской. Коммунистам не было смысла изображать раскаяние — все государственные должности для них все равно были закрыты.

Лидер КПЧМ, утверждает Блажек, был агентом госбезопасности под псевдонимом Йозеф — в честь Иосифа Сталина. «По нашим данным, это единственный человек в структурах ГСБ, который выбрал себе такой псевдоним», — говорит исследователь.

С 1996 года коммунисты получали на парламентских выборах (на занятие выборных должностей чешский закон о люстрации не распространяется) от 10 до 18%. На последних выборах, которые прошли в 2017 году, КПЧМ набрала всего 7%, но именно ее голоса помогли создать правящую коалицию во главе с премьер-министром Андреем Бабишем — словацким бизнесменом и лидером популистской партии «Союз недовольных граждан».

Бабиша называют чешским Трампом и типичным наследником социалистической номенклатуры. Своим состоянием он во многом обязан связям, наработанным во время работы во внешней торговле в социалистическую эпоху; словацкий Институт памяти народа (аналог чешской организации Петра Блажека) утверждает, что в начале 1980-х Бабиш был информатором. В июне 2018 года премьер обещал подать за это на правительство Словакии в суд. При этом в Чехии никаких документов о возможной работе политика на ГСБ нет, поскольку после распада страны в 1993 году чешские и словацкие архивы госбезопасности разделены.

«Сейчас у власти в Чехии находятся люди, для которых события 1989 года были не победой, а поражением, — говорит Петр Блажек. — Эти настроения характерны для всей Компартии, а также для значительной части социал-демократов и „Союза недовольных граждан“ [составляющих правящую коалицию]».

Революционерке Иржине Рыбачковой сейчас 76, она вернулась в Чехословакию из Америки в начале 90-х. Одну из стен ее нынешней пражской квартиры занимает огромный стеллаж. На полках — сотни книг, в глаза бросаются корешки с кириллицей: заметную часть библиотеки занимает русская классика. Почти все участники событий 1968 года, с которыми побеседовал корреспондент «Медузы», признаются в любви к русской литературе — но говорят, что за последние 50 лет не произнесли по-русски ни слова.

При этом значительная часть населения, напротив, не испытывает никакой антипатии ни к русскому языку, ни к России. Как минимум это почти 40% чешских избирателей, переизбравших в январе 2018 года на пост президента Милоша Земана, одного из самых верных сторонников Владимира Путина среди европейских политиков. «Мой сын живет в Америке — он недоволен Трампом. Я живу в Чехии и, разумеется, не слишком довольна Земаном, — говорит Иржина Рыбачкова. — Но сейчас я стала старой. Не подумайте, что я собралась на тот свет, просто я решила не тратить время на напрасную злость».