истории

Может, мне показалось, что это не мой ребенок? В челябинском роддоме 30 лет назад перепутали двух девочек. Таисия Бекбулатова рассказывает историю их семей

Источник: Meduza

29 января 1987-го в одном из челябинских роддомов родились две девочки, Катя и Люция. Одна выросла в городе, другая — в башкирской деревне Киржакуль недалеко от него. Обе казались в своих семьях чужими и не были похожи на родню. Родители Люции умерли. У Кати жива мать, ей 70, и все эти годы она мысленно возвращается к событиям более чем 30-летней давности, к нескольким дням, проведенным в роддоме, — и пытается понять, что же тогда произошло. Спецкор «Медузы» Таисия Бекбулатова рассказывает историю Кати и Люции, которые впервые встретились в 2017-м.

Белокожая и русоволосая — не в пример родне

Когда Люции Тулигеновой было десять лет, она с братом и сестрой каталась на горке, где зимой собирались деревенские дети. Соседская девочка, увидев их, крикнула: «Вы — дети убийцы!»

Люция помнит, как однажды, когда она была маленькой, в дом пришли двое крепких мужчин в гражданском; мать плакала, а отец собирал вещи. Тогда она, пятилетняя, не понимала, что происходит, — но отец с тех пор в доме не появлялся. О том, что он в тюрьме, детям — Ринату, Люции и Алие — рассказали спустя долгое время, за что — не говорили.

Что случилось, Люция узнала только через несколько лет — когда тайком вытащила и прочитала свое личное дело в детдоме. «Там все было в подробностях написано: из-за чего его посадили, как он его [соседа] убивал. Они, оказывается, здесь, дома, сидели, распивали спиртное, подрались, — рассказывает Люция, сидя на той же самой кухне. — Потом пошли в совхоз, там тоже посидели и разодрались. Так разодрались, что папа ударил его то ли топором, то ли чем — ну, убил. Они с еще одним соседом думали, что он умер, повезли его на Течу, тут недалеко от нас. Увидели, что он еще живой, и добили отверткой. Убили и утопили. За ним приехали и забрали — 10 лет ему дали».

Деревня Киржакуль, где жила семья Тулигеновых, находится в 50 километрах от Челябинска, рядом с одноименным озером; на другой стороне — поселок Теченский, названный так из-за протекающей неподалеку реки Течи; там учатся киржакульские дети. Поселок здесь возник после первой радиационной катастрофы в СССР — взрыва 1957 года на заводе «Маяк»; этот инцидент известен как Кыштымская авария. Скот и имущество были уничтожены, людей переселили. Теча до сих пор загрязнена, местные рассказывают, что в этих местах «грибов тьма, и рыба такая крупная — только есть ее нельзя».

Киржакуль, как и многие другие в районе, — башкирская деревня. Такой же была и семья Люции. Отец работал трактористом, мать Эльмира (ее еще называли Альмирой) — дояркой. Семья считалась зажиточной: в доме были и ковры, и хрусталь. У Эльмиры был ребенок от первого мужа, во втором браке она за три года родила еще троих — Люция была средней.

Родственники сразу заметили, что девочка белокожая и русоволосая — не в пример родне. Списали на сходство с троюродной бабушкой, которая тоже была светлокожей. Но по мере того, как девочка росла, различия с семьей становились все более очевидными, их начали замечать и соседи. «Я видела, что она больше на русскую смахивает, потому что я сама тоже русская. Светленькая она была. Очень хорошая девочка», — рассказывает соседка Тулигеновых Валентина Васильевна. Характер у Люции тоже был не тулигеновский: тихая, спокойная, могла подолгу возиться одна в углу.

«Были разговоры, что я светленькая, а они темненькие. Деревня маленькая, соседи думали, что [мама] нагуляла, привезла светленького ребенка. Я на это не обращала внимания», — рассказывает теперь уже 31-летняя Люция, блондинка с мягкими чертами лица и большими глазами. Ее отец Мухамат Тулигенов, у которого и так был неспокойный характер, не обращать на это внимания не мог. Подозрения в измене и разговоры соседей о русском ребенке привели к тому, что дома все время стоял крик: с матерью ругались то свекровь, то отец. Он стал много пить. «Когда драка была, мы здесь в погребе пряталися… Он с топором бегал, хотел убить нас всех», — рассказывает Люция. Дрался Мухамат и с соседями — «тоже ревновал маму». Хотя у него самого был ребенок на стороне, а то и не один, говорит Люция. «Ему уже, видимо, неважно было, кого убить, главное — русского мужика, чтобы отомстить», — считает она.

Когда мужа посадили, Эльмире Тулигеновой пришлось тяжело: начало 1990-х, надо было кормить и одевать четверых детей, а в совхозе перестали платить зарплату. Она начала воровать молоко, перерабатывала его в творог и сметану, возила в город продавать — иногда брала с собой и дочь. Довольно скоро она стала пить, дети бегали по соседям и родственникам, просили еду. Люция перестала ходить в школу: не было обуви. Она много болела — то уши, то горло, мать перестала показывать ее врачам; так у нее появилась инвалидность по слуху. «У них и хрусталь, и все-все было. А потом она все пропила. Все утащила из дома и продала. Мне сколько предлагали, я никогда не брала», — рассказывает соседка Валентина Васильевна. По ее словам, о младших детях заботился старший сын Рустам — «и мыл, и убирал, и кушать готовил, все на нем держалось».

«Она не стерпела этого всего, начала выпивать — стол накроет и сидит, — вспоминает о матери Люция. — Ей начальник раз сказал не пить, два сказал и уволил ее. И тут все под откос пошло — просто щелкнуло, и все. Нас забрали в детдом».

Школу-интернат в Есаулке — поселке Есаульском — Люция вспоминает спокойно: кормили, спали на чистом. «Она была очень тихая, добрая девочка, такая исполнительная. Вышивала, ходила занималась. Отношения хорошие со всеми», — рассказывает директор интерната Римма Байгутина. Правда, брат с сестрой ее «немножечко обижали, конечно», признает она. «Всегда говорили: вот, ты как будто бы не наша. И внешность, и поведение — она совсем не такая, как они. И когда они из интерната ушли — она никуда не пропала, никуда не пошла [по наклонной]. Девочка была очень хорошая», — говорит Байгутина. Сама Люция подтверждает, что в детстве они «с Алькой вечно ругались, дрались», а в интернате жили более дружно — «но все равно она мне все время досаждала, про меня всякую фигню говорила».

Люция изредка приезжала из детдома в деревню, но останавливалась у троюродной тетки — в родном доме не было даже воды. Когда старшего сына Рустама забрали в армию, мать совсем спилась. Попав в ПТУ в селе Аргаяш, куда распределяли детдомовских выпускников, Люция стала возить ей продукты — им выдавали сухие пайки с колбасой и тушенкой. Тетка ей позже рассказывала, что мать потом ходила по деревне и продавала то, что она привезла, со словами «вот детдом привез». «Я говорю — ладно, пусть так, главное, что я привожу, помогаю», — вспоминает Люция.

Отсидев срок, в начале 2000-х в деревню Киржакуль вернулся отец; они снова начали жить с матерью в одной комнатушке. Ничего хорошего из этого не вышло. «Он ей по голове полешкой долбанул, еще взял ее паспорт, в печку закинул, — рассказывает Люция. — Она у меня просила деньги, чтобы восстановить, хотела на работу куда-то устроиться». Работу Эльмира так и не нашла — вскоре после этого, в 2003 году, она вышла из дома и не вернулась. «Она выпила, пошла в соседнюю деревню, где сейчас мои дети учатся, и не дошла, — говорит Люция. — Дошла до столба, легла и умерла. Через неделю ее нашли. А я хожу, у меня все веко дергается, дергается — думаю, что такое. А потом мне позвонили в Аргаяш и сказали». Когда Эльмиру Тулигенову хоронили в ее родной деревне Чебакуль, «она уже была без лица — вороны все склевали». Отец умер спустя пять лет.

«Сказали, мое — все, теперь мое»

Муж проводницы Зои Тугановой Михаил, работавший слесарем в депо, очень хотел сына. У 39-летней Зои к тому моменту уже было двое взрослых детей от другого брака. Она так и сказала мужу: «Рожу, но я тебе рожу — воспитаешь сам». Зоя работала на фирменном поезде «Южный Урал» (Челябинск — Москва — Челябинск), прозванном за ярко-красный цвет вагонов «Пожарником». Работа нормально оплачивалась и позволяла закупаться в Москве дефицитом, но много времени дома Зоя проводить не могла.

Третий ребенок дался Тугановой тяжело — к сорока годам она уже, по ее словам, «стала грузная» и так легко, как раньше, родить не могла. В роддоме на улице Тимирязева, куда ее привезли 29 января 1987 года, она целый день пролежала на раскладушке в коридоре: «Дверь открывается, там кесарят, тут же тряпки эти кровяные выбрасывают, перед лицом». Когда Туганова, устав лежать, попыталась «молчком» родить на раскладушке, ее наконец отвезли в родовую.

«Начали давить мне на живот и орать на меня, рубашку мне всю порвали. А как тужиться, я уже целый день лежала, да в таком возрасте, я просто устала! — вспоминает 70-летняя Зоя Антоновна. — И потом бросили меня, ушли. И я лежу на этом родильном столе. Потом пришла акушерка Баданова и говорит — а че это мне на ночь, да старородящую, еще не хватало, — щас ты у меня родишь! То ли им некогда было, то ли они собирались куда-то… И они мне начали уколы ставить, щас мы тебе, говорят, промежность разрежем. Я говорю — хоть че режьте, только скорее давайте ребенка вытаскивайте, я уже не могу. Вот они и выдавили мне ее».

Новорожденная девочка не издавала звуков, несмотря на шлепки и брызги холодной воды. Врачи решили, что «мама-корова» удушила ребенка. Зое Тугановой стало обидно до слез: ходила-ходила девять месяцев, а ребенок родился мертвым. Но тут врачи, по ее воспоминаниям, притащили какой-то аппарат — и девочка наконец закричала. Дочь оказалась «хорошенькой и глазастой» — похожа на отца. Поняв, что ребенок жив, Туганова «отключилась», а когда проснулась, врачей вокруг уже не было: в другой палате стали «кесарить» роженицу — ей стало плохо, и все убежали туда. Фамилия рожавшей была Тулигенова.

«Все ушли, я осталась. Думаю — мне бы хотя бы в палату, лечь по-человечески, а то в коридоре болталась целый день. Потом принесли ее [Тулигеновой] ребенка. А моя как лежала, так и лежит, бирки на нее сразу не надели, — рассказывает Зоя Туганова. — Она начала вякать, а как принесли кесаренка, обе как заорут! Эй, говорю, меня не убираете, детей-то хоть уберите!.. Потом пришла одна — девки, че разорались? Щас унесу. И вот она там колдовала-колдовала и унесла».

Во время беременности Зоя Туганова в шутку называла будущего ребенка Катькой — «уже девятый месяц, а все Катька». Когда девочка родилась, Туганова посмотрела и решила — пусть Катькой и будет.

Утром ребенка принесли в палату. Зоя Туганова удивилась — девочка выглядела совсем не так, как накануне: смуглая и с черными волосами. Она даже отодвинулась — «да это же не моя!» Ответ был: нет, бирочки ваши. Зоя Туганова попросила мужа купить конфет и вызвала акушерку Баданову, которая принимала у нее роды. «Как у вас здоровье, спрашивает. Здоровье-то хорошее, только вот ребенок, кажется, не мой… Мне одного показывали, а тут другой. Она говорит: щас схожу. Пошла, вернулась, говорит: нет, ваш, бирочки ваши, все. Но не она же клала! Я бы ее щас увидела, я бы ей сказала: не ты же вешала! Ты-то исчезла куда-то. Куда ты исчезла? Ребенка моего почему до ума-то не довела?..» — и сейчас не может успокоиться Туганова.

На следующий день Зоя Туганова узнала фамилию женщины, которая родила «кесаренка» в один вечер с ней, и пришла к той в палату с просьбой показать дочь. Сказала: «У меня ребенок не похож, а у тебя?..» Эльмира Тулигенова ответила: «А у меня похож», — и захлопнула перед Тугановой дверь.

Туганова не успокаивалась — доказывала врачам, что таких темных детей у нее в роду не было («я же хохлушка, девичья фамилия Нестеренко»), что ее ребенок весил 3475, а эта — 2800. «Ну вот не лежало у меня к ней. Алка у меня такая хорошенькая была — белая, кудрявая, и сын белый, кудрявый. А эта черная, вся черная!.. — вспоминает она. — Есть у нас, конечно, помеси, но не такие значительные. Такого черного ребенка не было никогда. Я так наревелась». Врачи в ответ говорили, что муж Тугановой — татарин, а значит, ребенок ее. Заверения, что муж хоть и «черноватый», но синеглазый, успеха не имели. «У тебя, говорят, родовая травма. Психиатра вызвать? Ну все, думаю, меня комиссуют с железной дороги — он только посетит, а уже все, — вспоминает Зоя. — Думаю, может, правда, в темноте, намученной, мне показалось, что это не тот ребенок?.. Может, это правда Катя?»

Зоя Туганова плакала три дня, а потом уехала домой с темноглазой Катей. «Я когда принесла, Миша сказал — Зойка, да это же не наш! Я говорю, я точно так же говорила, Миш. А теперь молчи, татарин, родилась тебе — и все, — смеется она. — Ему потом стали говорить, что на него похожа. Уже настолько привыкли… Он ее очень любил, очень». Когда в гости приехала младшая сестра из Кургана и, увидев ребенка, ахнула, Зоя ей ответила: «Сказали, мое — все, теперь мое. Я себя не хочу настраивать, что это не мой ребенок, раз уж… Вдруг я ее потом любить не буду?»

Первые несколько лет Зоя Туганова еще надеялась, что та женщина из роддома найдет ее и сообщит об ошибке. А потом стало не до того — Катя росла болезненной, вес, в отличие от всех тугановских детей, набирала плохо, как-то упала в обморок; в шесть лет выяснилось, что у нее порок сердца и необходима срочная операция — сделать ее нужно было сразу после роддома, но тогда проблему никто не обнаружил. За Катей «следили в две пары глаз» и вдвоем тряслись над ней, рассказывает Зоя. «А если бы ребенка не было — я бы, может, при первой ругани, как это бывает, сказала, сама проживу, — говорит она. — Вот так нас Катя и связывала». После ее рождения Михаил с Зоей официально расписались.

Катя была «папиной дочкой», с ней большую часть времени возился отец — матери не было по пять дней в неделю. «Она ко мне редко подойдет, к папе. Или я скажу, Миш, ну-ка иди разберись, а то я ее зашибу, — смеется Зоя Туганова. — Я ей недавно говорю: Кать, ты так воспитывалась, тебя не то что бить, тебя даже в угол не ставили. А она: „Можно подумать, что папа бы тебе разрешил“. Вот так. Я-то могла и шлепнуть, и в угол поставить — а папа нет, папа внушал».

Двухлетней дочери Михаил рисовал буквы, в три она начала читать. Зоя вспоминает, что в любую свободную минуту он ее одевал, садился на троллейбус и увозил в парк — изучать то листочки, то цветочки, то птичек. В школе Катя училась хорошо. Родители за нее боялись и всюду водили за руку — и в школу, и на музыку. В 14 лет она впервые сама купила в магазине хлеб.

Тема подмены в роддоме больше не обсуждалась — «ее закрыли». Только гостям Зоя иногда в шутку скажет: «Не мой, Мишин ребенок — Миша и родил». Все смеялись. Среди дальних знакомых были пересуды про непохожую на родителей дочь, но сказать что-то в лицо решительной Зое, которую в шестом классе исключили из школы за драку, никто не смел. «У меня Катя приходила маленькая, говорила, мам, меня опять назвали таталкой», — вспоминает Зоя Антоновна и суровым голосом повторяет свой тогдашний ответ: «А ты скажи, что метиска, а не татарка. Кто там сказал?.. Щас пойду разберусь».

«Иногда кто-то скажет — вот какая девочка хорошенькая растет. А я про себя думаю — что хорошего-то? Вот сын у меня хорошенький: синеглазый, кудрявый, у тебя, говорили, сын — как Лель из фильма», — вспоминает Зоя. Лель, правда, подсел на героин и в 2016 году сжег материнскую квартиру, самого едва вытащили. «Не дружим», — коротко говорит мать. В пожаре сгорели документы, новая цигейковая шубка — пальто Зоя Антоновна кое-как отстирала от гари и теперь радуется, что этого никто не замечает. Ей пришлось переехать в другую челябинскую квартиру, которую когда-то как детдомовец получил муж Михаил. В ней сейчас почти ничего нет: две ободранные табуретки, старый ковер и телевизор; спит Зоя Антоновна на полу. Старшая ее дочь умерла в 34 года; мать винит в ее болезнях грипп, который сама перенесла во время беременности. От дочери остался внук — ровесник Кати, ему сейчас 31. На старой фотографии, где Зоя с мужем держат на руках внука и дочь, различия между ними особенно заметны.

В 2004 году Михаил умер, и отношения между матерью и дочерью стали напряженными. «Привыкла — моя. А как Миши не стало, она начала на меня зубатиться, я и стала на нее косо посматривать. Я ей иной раз скажу, Катька, в кого у тебя такой характер? Ты как не моя дочь, почему меня не слушаешься?..» — рассказывает Зоя Антоновна. Екатерина отучилась в ЧИПСе — Челябинском институте путей сообщения, начала, как и родители, работать в РЖД; в конце нулевых родила сына Матвея.

Зоя Антоновна признается, что своих детей «не целовала и не миловала», но про внука рассказывает с обожанием. «Такое ощущение, что он родился и сразу заговорил. Он говорит — бабуль, вот если глобально разобраться, если реально все это… И начинает про космос, такое рассказывает! Ему девять лет», — с гордостью говорит она. Чтобы поддержать дочь, которая работает в Магнитогорске, Зоя Туганова в 2014-м на три года переехала туда же, сидела с Матвеем; в свободное время смотрела телевизор, часто — передачу Андрея Малахова «Пусть говорят». Особенно Зою Антоновну задел выпуск о детях, перепутанных в роддоме; она вспомнила, что в ее детстве в деревне Курганской области тоже поменяли детей: две семьи долго ругались и судились, «чуть друг дружку не убили», — пока одна из них не уехала тайком ночью в Узбекистан вместе с девочкой. Такие истории неизменно вызывали у нее слезы.

В один из дней перед Новым, 2017 годом Катя подошла к матери и сказала: «Мам, слушай, сколько можно? Ты опять вчера с гостями сидела, кричала, что я не твой ребенок». «Говорю, Кать, ладно, прости меня. Обещаю, больше никогда не скажу такого в гулянке, — рассказывает Зоя Туганова. — До этого, ты же знаешь, все хохотали, что дочка папина и папа родил, — но раз неприятно, больше не буду. А она говорит: „Давай ДНК сделаем“. Всерьез, чтобы я больше такого никогда не говорила. И у меня даже какая-то радость, говорю — давай. Папы нет уже. Я-то давно это вынашивала, а как сказать — давай ДНК сделаем?.. Обидится».

Решено было накопить денег и ближе к Пасхе сделать тест. Екатерина начала искать подходящие лаборатории в Челябинске. Подруга, которая вырастила приемного ребенка, отговаривала Зою, спрашивала, зачем ей это надо. «Я говорю — ты не родила, поэтому не знаешь. А я вот родила, и где-то, где-то это осталось. Особенно после Малахова», — рассказывает Зоя Антоновна.

После Нового года мать с дочерью поехали домой к знакомой ясновидящей. «Она говорит, теть Зой, а Катя-то не твоя!.. Я зашла с магазина, вы с ней сидите, а между вами вообще такая стена-а, — таинственным голосом пересказывает Зоя Антоновна. — Она как-то видит это. А я ей — Айнагуль, да я это уже 30 лет вынашиваю. А она — вы не только по крови, вы по вероисповеданию разные. Она же мусульманка, говорит. Как я раньше-то не могла догадаться, что вы совершенно разные?» Екатерина же ей ответила: «Да, мы с мамой разные по характеру. Но она моя мама».

13 января, в старый Новый год, Зоя Антоновна вместе с дочерью и внуком возвращалась в Магнитогорск на машине — снова в мыслях о том, что случилось 30 лет назад; дочь даже удивилась, что она оставила свои обычные штурманские замашки и из-за этого они пропустили нужный поворот. Когда приехали домой и уложили Матвея спать, Зоя Антоновна, волнуясь и гадая, как отреагирует дочь, задала вопрос, который беспокоил ее всю дорогу, — а вдруг можно найти ту девочку, рядом с которой Катя лежала в роддоме, могла ли информация сохраниться в архивах.

Екатерина отнеслась к просьбе спокойно — открыла «ВКонтакте», вбила в поиск свою дату рождения и фамилию женщины, которую уже 30 лет не могла забыть мать, — Тулигенова. Поиск высветил ровно одного человека: Люция Рамазанова (Тулигенова).

«Бабуля, ты зачем нашла своего ребенка?»

Екатерина и Люция впервые встретились 21 января 2017 года (за неделю до 30-летия обеих), у обычной челябинской многоэтажки на улице Кирова, с торца которой расположен тату-салон. Внутри, прямо у входа, винтовая лестница — если спуститься по ней вниз, оказываешься в маленькой каморке без вывески, где находится организация с громким названием «ДНК Лаборатория». На деле здесь только принимают биоматериал — ватную палочку в пробирке, пропитанную слюной, — и отправляют дальше на анализ.

Екатерина приехала на экспертизу вместе с матерью, Люция — с мужем и младшим полугодовалым ребенком. «У меня муж говорит [увидев Катю в машине] — вон младшая сестренка твоя Алька едет, — смеется Люция. — Спрашивает, что будешь делать? Не знаю, говорю. И смеяться хочется, и плакать охота. Дверь открыла и вышла спокойно». «Она подошла, ей Катя говорит „здравствуйте“, она тоже — „здравствуйте“, и поворачивается так… И я Кате говорю — вот этого ребенка мне в роддоме и показывали, — вспоминает Зоя Туганова. — Взгляд этот. И сразу себя корю, ну как я могла уйти?! Если бы мне ее показали… Вернуть бы, сейчас я бы там все разнесла».

«Моя мама говорит, что в роддоме нас поменяли» — такое сообщение, по словам Зои Тугановой, за неделю до встречи отправила Екатерина Люции во «ВКонтакте». Скоро пришел ответ: «Возможно, это так». Мать и дочь изучили фотографии со страницы девушки: Екатерина заметила, что у Люции «нижняя губа папина», а Зое Антоновне та показалась похожей на ее старшую сестру.

Когда Люции, уже вышедшей замуж и взявшей фамилию мужа Рамазанова, пришло сообщение, она подумала, что это очередной спам про косметику, — потянулась его удалить, как вдруг заметила в тексте свою девичью фамилию. «Вижу — Тулигенова. Так, думаю, дальше, дальше. Мельком прочитала, там про ДНК какой-то, — рассказывает она. — А до этого мы поругались с братом [Ринатом] — говорит, ты вообще никто, тебя в роддоме удочерили. Я говорю, совсем перепил, что ли, иди ***** отсюда!.. А потом ко мне соседка Оксана пришла — да, говорит, твоя мама приходила как-то, рассказывала такое».

Оказалось, что Эльмира Тулигенова, устав от нападок по поводу ребенка, придумала историю, которая объясняла внешность дочери: мол, у нее в роддоме родился мертвый сын, а русская женщина как раз отказалась от новорожденной дочери — и девочку отдали ей. «Я-то считала, что я в Долгодеревенском [селе Челябинской области] родилась, и когда поехала рожать туда, все думала подойти к акушеркам спросить, было ли такое, — рассказывает Люция. — Думаю, может, правда этой женщине так тяжело было и она меня отдала — кому тяжело не бывает? А потом уже ребенка родила и забыла про это».

Результаты теста пришли через несколько дней. Екатерина, которая хотела положить конец сомнениям матери и доказать, что она — ее родная дочь, сразу изменилась в лице. «Катя не верила в это все, до последней минуты думала, что это как розыгрыш. А когда ДНК пришла, все… По ней сразу можно было понять, что у нее что-то случилось, — вспоминает Зоя Антоновна. — Я Кате: да ты как была моей Катей, так и останешься! Ты была вот такая крошечка, мы с тобой за руку все время, в Киргизию тебя возили — когда сказали, надо босиком по росе в горах, чтобы не болела». Тест показал, что вероятность родства между Зоей Тугановой и Екатериной — 0%, а с Люцией — 99,9%. Она почти сразу начала называть Зою Антоновну мамой.

К моменту встречи у Люции уже было три ребенка — Карина, Зарина и Артем. «Хоть тут русское имя», — шутит Зоя Антоновна. Саму Люцию ей до сих пор хочется называть Катькой. «И отчество у нее Мухаматовна, говорю, ты уж отвечай всем, что Михайловна», — добавляет она. «Я тут в мечеть зашла, там денежку даешь — положить на умерших. Бабушка меня спрашивает — на кого будешь ложить? А я не знаю — у меня тут отец был Мухамат, а там — Миша», — рассказывает Люция. Выросла она мусульманкой, но теперь молится «и так, и так». «Увижу церковь — спаси и сохрани, говорю, а по-башкирски — бисмилляхи рахмани рахим. Когда в самолете в Москву летали, он начал скрипеть, резко так раз — и опустился. Я там и по-русски, и по-башкирски матери… ой, молилась», — смеется она.

Люции не дали после детдома жилья, и ей с мужем пришлось вернуться в старый родительский дом — к тому времени он стоял без окон, дверей и даже пола; все, что оставалось ценного, растащили соседи. С просьбой выделить жилье Люция обращалась в различные госорганы, ездила и к главе Теченского поселения Евгению Засекину. «Говорю — сделайте мне хотя бы ремонт, а дальше я сама. Вот, говорит, сейчас я тебе сделаю ремонт, а ты возьмешь да забухаешь, — вспоминает она. — Я так посмотрела на него, говорю — я что, на алкашку похожа?.. У меня маленький ребенок, я не могу уйти в запой». На третий раз, увидев Люцию у входа, Засекин подошел к ней. «Говорит — че, может, отдохнем, куда-нибудь съездим? — рассказывает она. — У меня вот такие шары — я отвечаю, у меня так-то молодой человек есть. Он такой — ну он же не узнает. Извините, сказала, взяла этот номер, смяла и выкинула на хер».

В итоге на ремонт Люция потратила свой материнский капитал — только дом все равно в плачевном состоянии: обои висят клочьями, местами проглядывает кирпичная кладка, стекла в окнах есть не везде. Вместо дверей — шторки; только недавно в туалете появился унитаз. Печь на кухне Люция раскрасила сама, когда была беременной, — теперь на ней цветы и синий заяц. Она признается, что не хотела, чтобы мать все это увидела; позвала сначала ее к родственникам. Когда Зоя Туганова все-таки приехала и увидела дом, у нее вытянулось лицо. На день рождения Люции они с Катей привезли пакеты с домашней утварью — до этого в доме не было даже лишнего полотенца.

После возвращения в родительский дом Люция долго жаловалась на шорохи и шаги в темноте. Зоя Антоновна снова обратилась к знакомой ясновидящей — та обнаружила в доме «дух русского мужчины», которого вовремя не отпели. Мать срочно организовала отпевание в церкви. «Она все жаловалась, что по ночам что-то бряцает… Он уже и отца забрал, и мать, и вот потихоньку бы их всех забрал, — уверена Зоя. — Не бойся больше, говорю».

Едва познакомившись с дочерью, Зоя Антоновна сказала — «пойдешь учиться». «Да какое, говорю, дети маленькие. Нет, пойдешь учиться», — подражает назидательному тону матери Люция. Она даже рада, что теперь кто-то советует ей, что делать. Узнав результаты теста, Люция стала много курить — от нервов; началась бессонница. Мать сказала — бросай это дело. Люция никогда таких замечаний не слушала, но тут — как отрезало. «Я резкая, не милую — и Люцию сейчас не буду. Просто я ей сказала — если ты меня не будешь слушать, не будешь делать как надо, то вот жила ты 30 лет без меня, уж и живи тогда. Она сказала — буду», — строго говорит Зоя Антоновна.

Былой невозмутимости в Зое уже не осталось — плакать она не привыкла, но теперь то и дело трет глаза; говорит, что совсем расклеилась. «Первое время вообще как зомби была, — вспоминает Туганова. — В роддоме грозили психиатром, а теперь-то никто не предлагает. Это ж надо было меня уговорить! Чтобы я с чужим ребенком уехала! Знал бы Миша, как его дочь жила, у него бы сейчас инфаркт был», — все время повторяет она. И снова плачет: «Все померли, ничего не надо, а мне разгребай это все».

«Ребенок в пьяной семье жил, где драки, где последнее надо пропить, — и все это на глазах у детей, у моего ребенка, — рассказывает Зоя Антоновна. — У нас с Катей однажды свет погас, она так кричала… Я ее на руках держала, Катенька, я с тобой, папа не может свечку найти. Чтобы не напугался ребенок. А эту били до крови из носу». Зоя Антоновна до сих пор не может понять, почему ее и кровную дочь, несмотря на сплетни и ссоры в семье, не искала Эльмира Тулигенова. «Что она молчала? Неужели у нее душа-то не болела?» И добавляет: «Я бы и Люцию забрала, и Катьку бы ей не отдала». Младшая сестра Люции Алия, узнав о подмене, сказала Зое Тугановой: «Скажи спасибо, что мама ее кормила».

У Зои Тугановой, по ее признанию, к пенсии в жизни «все было распределено»: дети и внуки — под присмотром, про будущее каждого из них она уже подумала. Жилось ей спокойно. Но после того теста все вышло из-под контроля, и Туганова впервые в жизни по-настоящему растерялась: дочь в нищете и без образования, в тех же условиях растут трое внуков — а у нее нет средств, чтобы все исправить.

Она подала в суд — сразу на областной перинатальный центр, министерство здравоохранения, правительство региона, Минфин и Минздрав России — потребовав за подмену ребенка компенсацию в 10 миллионов рублей. Каждый из соответчиков перекладывал вину на других; челябинский роддом как юрлицо уже перестал существовать — не удалось найти даже архивы; в итоге суд обязал Минфин России выплатить Тугановой за моральный ущерб миллион рублей. Позже в суд подали и Люция с Екатериной; 17 апреля 2018 года суд отмерил им также по миллиону. «Еще мне на суде говорят — обоснуйте 10 миллионов ущерба. А я говорю — да за каждый год надо по миллиону! Тогда бы я всех устроила…» — размышляет Зоя Антоновна.

В отличие от Люции, у Екатерины «воссоединение семьи не удалось», сквозь слезы признавала она сама на заседании суда: с родными сестрой и братом общий язык не получается найти «из-за разных обычаев», а биологические родители умерли. «Возможно, если бы не случилась эта подмена, они не закончили бы так свою жизнь. И у меня была бы возможность пообщаться, — говорила она. — У меня был папа, который со мной занимался. Но в семье я себя чувствовала немного чужой». По признанию Кати, если бы воспитавший ее отец был еще жив, ей бы сейчас пришлось намного тяжелее: «Я бы не пережила, что, кроме меня, у папы еще кто-то появился — настолько сильно к нему была привязана». В своем единственном посте о том, что случилось, Екатерина написала, что не хотела «выносить сор из избы». Главными пострадавшими она считает мать и Люцию, поскольку у нее самой есть «почва под ногами». С журналистами она не общается.

Катя, по словам Зои Тугановой, сначала тянулась к родным, а потом перестала. «Если родня отдала детей в детдом, это не родня, — говорит она. — Кате, конечно, наговорили про Люцию всякого. Она очень ревнует меня, а к Люции — так совсем. А я сказала — для меня она хоть совсем падшая была бы, она моя дочь, и я ей буду заниматься. Чтоб даже больше не слышала, кто там что сказал. Я виновата, что она не при мне жила. Не настраивай меня против нее — я тебя скорее брошу, чем ее».

Иногда во время спора дочь с ее взглядом и «характерцем» напоминает ей Эльмиру Тулигенову — и то, как она глядела, закрывая перед ней дверь в палату. Дочь на такое сравнение не обижается, а если и обижается, то виду не подает, говорит мать, — «она никогда не пускала в свою душу».

«[Сын Кати] Матвей мне говорит: бабуля, ты зачем нашла этого своего ребенка, дочку свою? У нас теперь все поменялось! Мне теперь даже в шахматы играть не с кем, — рассказывает Зоя Антоновна. — А летом, когда я привезла их всех в гости, он мне сказал, бабуль, когда эти дуры уедут отсюда? Я говорю — так они мои, родные. Он же один у бабули — а тут на тебе, какие-то внучки». Скоро она планирует перевезти семью Люции в Челябинск, поближе к себе: отремонтировать квартиру, где был пожар, детей отдать в кружки, а дочерью заняться самостоятельно, потому что она «и сама не развилась».

Зоя Антоновна считает, что учить дочь жизни ей придется долго, так что «надо еще лет 15 прожить в здравом уме». «Я ей говорю — ты приедешь сюда, тебе очень плохо со мной придется», — предупреждает она. Дочь только смеется. Зоя Антоновна то поправляет ей рукав, то просит не одеваться так небрежно — Катя вот, например, следит за собой. Люция отвечает, что она уже замужем и наряжаться незачем — «дома сижу, никому не нужна». Зоя Антоновна обещает построить всех: муж Люции радовался, что у него тещи нет, а тут как снег на голову упала, да еще и хохлушка, смеется она.

По телефону Зоя общается каждый день с обеими дочерьми — обсуждает с ними в основном домашние дела, но знает, что они все еще переживают из-за случившегося. После того как Екатерина узнала о результатах теста, в один из дней ей стало плохо на работе — вызывали скорую, хотя с тех пор, как ей в детстве сделали операцию, проблем со здоровьем не было. Врачи объясняли родителям, что, если не провести ту операцию, доживет она только до 30 лет. «Я Кате сказала — тебе бы там никто операцию не стал делать, — говорит Зоя Туганова. — Ее так поразило, что у нее такие родители». «Алкашка и убийца, — флегматично добавляет Люция. — Я уже привыкла».

«Все мои друзья, подруги спрашивают — а тебе не обидно? — продолжает Люция. — Я не знаю, как объяснить. С одной стороны, обидно, а с другой — а че тут обижаться? Жизнь прожита наполовину уже. Смысла никакого нет. Суждено так было богом, значит. Она была, значит, слабая — я была сильная».