«Я сказала в эфир, что мы прервемся, но это ненадолго» Воспоминания Велты Пурини — латвийской телеведущей, рассказывавшей о путче
Вечером 19 августа 1991 года советские войска блокировали латвийский телецентр и заставили журналистов прекратить вещание. О том, что здание захватывают солдаты, зрителям успела сообщить телеведущая Велта Пуриня. Вечером 21 августа, после провала путча, она же вела новости и давала в эфир материалы, которые журналисты за три дня путча сняли на любительские видеокамеры. В беседе с «Медузой» Велта Пуриня вспомнила эти дни.
Тем летом 1991 года ситуация вообще была неясная, «баррикадное время» (имеются в виду столкновения в Риге в январе 1991 года митингующих за независимость Латвии с ОМОНом; тогда погибло пять человек — прим. «Медузы») закончилось. Ходили только разговоры, будто ожидается что-то еще похуже. В России происходили всякие нюансы, которые позволяли думать, что «горбачевскую оттепель» какие-то силы — КГБ, наверное — хотят остановить. Но конкретики не было. Латыши после январских баррикад были решительно настроены на независимость страны. Не скажу, что буквально все, нет — это нормально, что часть населения думала иначе.
«Народный фронт» (основанная в 1988 году организация выступала сначала за Перестройку, а потом и за независимость Латвии от СССР; прекратила существование в 1993 году — прим. «Медузы») очень тщательно следил за ситуацией. Никто не знал, в какой день и что именно произойдет, но готовились к какому-то «часу икс». Члены фронта и его добровольные помощники отслеживали, например, передвижения советских солдат вокруг Риги. Говорили о том, что нужен план на случай начала волнений, чтобы не было паники и истерики у населения.
В Латвии уже тогда был независимый телеканал. Это началось еще в 1980-х, когда мы увидели трех парней на Центральном телевидении… Программа «Взгляд» же, да? С тех пор стало значительно свободнее, у нас не было цензуры, а наши начальники — сами коммунисты и идеологические работники — прикрывали нас. Мы, например, начали говорить слово «Латвия» — без упоминания, что это советская социалистическая республика. Такое еще недавно было запрещено, за это могли отстранить от работы. Начали больше говорить о происходящем, брали интервью у тех, кто эмигрировал из Латвии, а теперь получил возможность приехать сюда. Сейчас даже не помню, были ли мы просто Латвийским телевидением или телеканалом Латвийской ССР. Может, и были эти буквы, а потом пропали. Надо посмотреть, у меня дома остались старые пропуска.
В то утро, 19 августа 1991 года мы с коллегами и знакомыми приплыли в Ригу на пароме из Норчепинга, мы в Швеции были. Под утро, когда вошли в наши воды, заработал телевизор, и мы увидели: что-то не так. Показывают балет. Тогда же было только Центральное телевидение и наше — два канала. И ЦТ передает концерты, никто ничего не говорит. Мы поняли: что-то случилось, но не знали еще, что именно.
Паром пришел в Ригу, нас долго не выпускали. Увидели советских солдат, которые что-то проверяли или кого-то искали. Потом всех пассажиров сразу выпустили, и я вернулась домой. И мне прямо сразу позвонили с работы и сказали: тут такое происходит, нужно срочно быть.
Я приехала на телевидение, нам звонили члены «Народного фронта», просто добровольные наблюдатели, если можно так сказать. Говорили, что в таком-то районе двигаются советские войска, колонны, бронетранспортеры. Мы записывали. Нам то и дело звонили и говорили, что армия вас захватит, будьте готовы. Но такие сведения 19 августа поступали каждый час, почти до вечера, и в какой-то момент мы решили просто не отвлекаться и работать. Конечно, мы не могли совсем никак не реагировать — повернули одну из телекамер в студии на главный вход. Но по-прежнему ничего не знали. Такое было неприятное ощущение: видимых признаков никаких, а все равно ждешь, что сейчас что-то начнется.
Около семи вечера нам передали что колонна все же едет к нам. И кому-то надо сказать об этом в эфире. Наши кабинеты были на 9 и 10 этаже, студия — на втором. И мне главный редактор сказал: иди в студию, будь готова говорить. Я спустилась вниз, люди из «Народного фронта» — еще помню — говорили: не торопитесь, не надо ложной тревоги, надо во всем убедиться, чтобы не поднимать среди людей панику.
С верхних этажей увидели, что колонна бронетехники свернула с моста и прямо к студии. Только тогда решили, что пора говорить — за нами приехали. Шел прямой эфир новостей на русском языке, его вел Михаил Попков. Я стояла, показывала ему жестами, что пора, выходи, тут кое-что происходит, а он, видимо, не понимал меня или не решался остановить свой эфир.
Наконец, я попала в кадр. Начала рассказывать, что уже два бронетранспортера приехали и заблокировали служебный вход — позади здания и один подъехал прямо к главному входу. Как только я успела сказать, что нас захватывают, прибежал коллега из спортивной редакции, он аж задыхался. Говорит, наших коллег на первом этаже положили на пол, у нашей охраны, отобрали оружие; порвали все провода, которые нашли. Он говорит — выходи, мало ли что. Я сказала в эфир, что мы прервемся, но это ненадолго, ждите новостей. И пошла к лифту наверх — взять свои вещи. Вещание прервалось.
Велта Пуриня
Фото: Agnese Gulbe / LETA
Тогда первый раз столкнулась с вооруженными солдатами. Двери лифта уже закрывались, а они бегут с автоматами наперевес, кричат «Стоять!». А как я выполню их приказ, если двери лифта уже закрываются, и он едет. Потом спустилась вниз, увидела разбитые стекла в фойе.
Мы вышли через главный вход, никто не задерживал нас, в это время недалеко от главного входа — там маленькая поляна — завис вертолет, буквально в двух метрах от земли, оттуда выпрыгивали солдаты, я такое только в фильмах видела. Подъехал знакомый и сказал, что по радио будто передали, что я пострадала. Якобы даже убили меня. Надо поехать и сказать, что все в порядке. Я, конечно, согласилась, ехала, о маме и отце думала, лишь бы они ничего не слышали.
На радио я рассказала, что произошло и что со мной все в порядке. Радио потом тоже захватили — немножко позже, но мы уже ушли оттуда, я не знала, что там было.
Мы все — журналисты телевидения и радио — собрались в аудитории университета, там думали, что делать, как работать дальше, когда наши помещения захватили. И тут выяснилось, что готовясь к «часу икс» в «Народном фронте» подумали заранее и о нас. Какую-то аппаратуру вывезли заранее и спрятали. И тогда мы приехали в Верховный совет Латвии — будущий Сейм — там нам отвели одну комнату, где мы работали, снимали на любительские камеры сюжеты, снимали, как передвигается техника и солдаты по городу, опрашивали граждан. Я целую стопку кассет за эти дни собрала.
Одна из наших коллег, девушка с боевым характером, не побоялась 21-го поехать к оцепленному зданию ТВ и поговорила с солдатами. Ей они сказали, что вероятнее всего, вечером уйдут. Так оно и получилось, наблюдатели «Народного фронта» нам это подтвердили. И мы со всеми кассетами вернулись в студию. Там все было разгромлено, провода вырваны. Наши техники работали больше часа, пока все наладили. В студии новостей остался только маленький столик, нашли один стул, я сидела на нем и рассказывала в эфире все, что что произошло за эти три дня. Приходили коллеги, тоже рассказывали, для них даже второй стул не смогли найти, кто на коленях сидел за столом, кто на корточках.
Потом путч как-то сам собой оборвался.
Сейчас я спокойно могу говорить об этом, воспоминания улеглись, эмоции пережились. Но вижу все те события вот просто как тогда, память словно сфотографировала их. Ради независимости Латвии стоило все это пережить. Это было важно.